– У него опять припадок, – вздохнула она, – они у него все чаще и чаще. Я советовала ему сходить к врачу, но он сказал, что я лгунья, и послал меня подальше. Ну а потом он ничего не помнит...

Женщина ушла к себе, пожав плечами.

Я же, прыгая через ступеньки, взлетел по лестнице и застыл в дверях. По правде говоря, зрелище было малоприятным.

Морис изогнулся на полу, дергаясь, как одержимый. Его глаза закатились. На губах появилась пена. Он царапал пол скрюченными пальцами, не издавая ни звука.

Однако я не чувствовал никакой жалости.

'И этого типа она любит!' – подумал я.

Я перешагнул через Мориса и подошел к столику с фотопринадлежностями. У меня родилась коварная мысль. На мраморной столешнице перед ванночками с химикалиями лежал фотоаппарат 'Роллейфлекс' со вспышкой. Через окуляр я посмотрел, есть ли пленка. При нажатии на кнопку спуска в окошечке зажглась цифра '4'.

Я установил выдержку, включил батарейку вспышки и трижды заснял парня в конвульсиях.

Если он обзывал свою домохозяйку лгуньей, когда она говорила о его припадках, то он получит хорошее доказательство ее искренности.

Я положил аппарат на столик. Тюилье стало получше. Он уже не дергал ногами и молча лежал на полу. Слюна застыла в уголках его губ. Из носа текло, лицо было запачкано пылью.

Я тронул его носком ботинка:

– Ну что, Дон Жуан, как дела?

Я чувствовал себя жестоким. Он невидяще взглянул на меня. Я обошел его, как кучу вонючего мусора, и пошел вдохнуть сладковатый воздух провинции. Честное слово, я в нем здорово нуждался!

Чтобы придать своему отсутствию более правдоподобный вид, я не мог вернуться к Кастэнам раньше намеченного времени. Я проболтался в Пон-де-Лэре весь день, пообедал в сельской харчевне на берегу канала, читал газеты, которые меня совсем не интересовали. Жермена возложила на меня грязную работенку, и я на нее был в обиде. Меня забавляла мысль о том, какую рожу скорчит Тюилье, когда проявит свои фотографии. Увидев их, он не поверит своим глазам. Это будет хорошей встряской для него. Меня удивляла собственная жестокость, ведь я был добрым парнем.

Но из-за Жермены я закусил удила: я не мог допустить ее связи с Морисом.

Этот пустой день казался мне бесконечным, и я был по-настоящему счастлив вернуться в свою обитель. Привокзальная гостиница показалась мне тихой пристанью. У меня больше не было желания бросить все: ситуация становилась пикантной.

Назавтра с раннего утра я пошел за своими чемоданами на вокзал. Они прибыли накануне. Затем я сменил одежду, потому что мое белье начинало пованивать. В костюме цвета морской волны, в белоснежной сорочке с черным галстуком я заявился к Кастэнам.

Магазин еще был закрыт, и я постучал в деревянные ставни. Легкий на ногу Ашилл, одетый в куртку из легкой бумазеи, в роскошных тапочках, отороченных мехом, появился в дверях.

– Вы? – воскликнул он.

– Надеюсь, не слишком рано?

– Не беда! Выпьете кофе со мной?

Я вошел в этот отвратительный магазинчик, где пахло смертью. Мы прошли з столовую. Жермена расставляла посуду для завтрака. Ее волосы были завязаны лентой, на ней был просторный красный пеньюар. Я уставился на нее, и горячая волна обожгла мне тело. Она тоже посмотрела на меня.

– Удачно съездили? – спросил Кастэн.

– Прекрасно, да и быстро.

Он противно хихикнул:

– Вы не знаете?

– Что?

Немного стесняясь, он жеманно выдавил:

– Я вбил себе в голову, что вы не вернетесь.

– С чего вы взяли?

– Так уж... Мне показалось, что работа вам не понравилась. Конечно, на первый взгляд она не очень... Но вы увидите, к этому быстро привыкаешь. Когда занимаешься делом добросовестно, его начинаешь любить.

Кастэн меня умилял. Я чувствовал, что нужен ему. Я производил на него впечатление своими манерами и прекрасно сидящим костюмом.

– Ну, вот он, я... Готов к чему угодно. Кстати, есть новопреставившиеся на нашей родине?

– Да, жена мясника. Мы сейчас проведем опыт.

– Какой опыт?

– Вы пойдете туда один. Кроме того, я с утра занят Ришаром.

Он повернулся к Жермене: