смерти все равны, и какое право мы имеем судить уходящего, когда ему предстоит высший суд?

— Сегодня, — сказал Брэтби. И умер.

Холмс выпрямился.

— Фортуна наконец-то взяла нашу сторону, Лестрейд, — сказал он. — Вы готовы сопроводить меня и дальше? И есть ли в вашем распоряжении хотя бы десять человек? Это должны быть люди решительные и стойкие, потому что забыть увиденное им будет непросто, — это я вам обещаю.

— Мы с вами, Холмс, — заверил его Лестрейд. — Будем действовать.

Оказалось, что мой револьвер у Холмса. Я не заметил, когда он его подобрал. Холмс снова вложил оружие мне в руку и внимательно посмотрел в глаза. Его немой вопрос был мне понятен. Я кивнул, и мы двинулись в путь.

Мы вернулись к предгорьям Хэмуорт-Хилла, в мужскую школу «Чорли Гранж». Куда еще могло нас привести наше расследование? Рекламный листок был обнаружен здесь: ясно, что кто-то положил его под матрац на койке Росса, понимая, что директор его найдет и передаст нам, а уж мы, соответственно, сами приплывем в сети, раскинутые для нас на зимней ярмарке доктора Шолкинса. Разумеется, нельзя было исключать, что Чарлз Фицсиммонс нам лгал и сам был участником сговора. Мне и сейчас трудно в это поверить, потому что он казался мне образцом нравственности: понимание своих обязанностей, забота о благополучии детей, уважительное отношение к жене, боль, с какой он встретил известие о смерти Росса. Трудно вообразить, что все это было ловким маскарадом, и я склонялся к мысли, что, если его и втянули в некий темный и зловещий замысел, это было сделано вопреки его воле либо он просто не знал, в чем замешан.

Лестрейд привез с собой десять человек в четырех отдельных экипажах. Эта вереница бесшумно поднималась по пологому холму, который, казалось, тянулся от самой северной окраины Лондона. Лестрейд снова был при револьвере, как Холмс и я, остальные его люди были не вооружены, и если нас ждало физическое противостояние, скорость и внезапность должны были сыграть главнейшую роль. Холмс подал сигнал, и экипажи остановились недалеко от нашей цели — не сама школа, как я полагал, а квадратное здание по другую сторону переулка, где когда-то строили кареты. Фицсиммонс сказал нам, что здесь устраивались музыкальные вечера, — видимо, он говорил правду, потому что у входа стояло несколько карет, а изнутри доносились звуки музыки.

Мы расположились в зарослях деревьев, где нас не было видно. Часы показывали половину девятого. Пошел снег, ночное небо извергало на землю крупные белые хлопья. Снежный покров сиял белизной; здесь, на уступе холма, было заметно холоднее, чем в городе. Боль от удара, полученного на ярмарке, постоянно напоминала о себе, она словно пульсировала в руке, да и старая рана давала о себе знать, наверное, в знак солидарности с новой… Неужели меня снова начнет лихорадить? Но я сказал себе: никакой слабости. Раз уж мы зашли так далеко, дело надо довести до конца. Холмс чего-то ждал, и я всей душой верил в правоту его суждений и готов был простоять здесь хоть до утра. Лестрейд, должно быть, понимал, что я не в лучшей форме, он толкнул меня в бок и передал серебряную плоскую фляжку. Я поднес ее к губам, отхлебнул глоток и вернул детективу. Он отер горлышко рукавом, тоже глотнул и убрал флягу в карман.

— Как будем действовать, господин Холмс? — спросил он.

— Чтобы поймать этих людей с поличным, Лестрейд, надо проникнуть туда без всякого шума.

— Мы ворвемся туда в разгар концерта?

— Это не концерт.

Я услышал перестук колес и обернулся — подъехал еще один четырехколесный экипаж, запряженный двумя ухоженными серыми кобылами. Кучер их подхлестывал, потому что подъем был крутой, земля под копытами раскисла и из-за слякоти колеса проскальзывали. Я взглянул на Холмса. В жизни не видел на его лице такого взгляда. Было в нем некое холодное удовлетворение, видимо, он понял, что оказался прав и наконец-то можно говорить об отмщении. Глаза его горели, под скулами резко обозначились темные линии — наверное, даже ангел смерти не будет выглядеть так угрожающе, когда моя с ним встреча наконец наступит.

— Видите, Ватсон? — прошептал Холмс.

Нас скрывали деревья, в то же время мы хорошо видели и здание школы, и тянувшийся в обе стороны переулок. Следуя за взглядом Холмса, в лунном свете я увидел знак, начертанный золотом на боку экипажа, — ворон и два ключа. Это был семейный герб лорда Рейвеншо, и я вспомнил самодовольного человека с налитыми кровью глазами, у которого похитили часы и которого мы навестили в Глостершире. И он тоже? Карета подъехала к дому и остановилась. Из нее вышел лорд Рейвеншо в черном плаще и цилиндре — узнать его, даже на некотором удалении, не составляло труда. Он подошел к входной двери и постучал. Ему открыли, и в желтом свете, выплеснувшемся наружу, я увидел: с руки его свисает нечто, похожее на длинную полоску бумаги. Конечно же, это была белая шелковая лента. Нового гостя пропустили в дом. Дверь за ним закрылась.

— Все так, как я и думал, — подытожил Холмс. — Ватсон, вы готовы составить мне компанию? Должен вас предупредить: то, что вы увидите по ту сторону двери, может сильно вас огорчить. События принимают весьма интересный оборот — я давно опасался, что тут возможно только одно объяснение. Что ж, делать нечего. Чему быть, того не миновать. Ваш револьвер заряжен? Всего один выстрел, Лестрейд. Он будет для вас и ваших людей сигналом — вперед!

— Будет сделано, господин Холмс.

Мы вышли из укрытия и пересекли дорогу, под ногами захрустел свежий, покрывший землю дюймовым слоем снежок. Перед нами громадой возвышался дом, окна плотно зашторены, наружу пробивался только прямоугольник мягкого света. Я все еще слышал звуки фортепьяно, но это уже не походило на официальный концерт — кто-то исполнял ирландскую балладу, какие можно услышать в пабе самого низкого пошиба. Мы прошли мимо карет, ожидавших своих хозяев, и подошли к входной двери. Холмс постучал. Дверь открыл молодой человек, которого я не видел во время моего последнего визита в школу, черные волосы аккуратно зачесаны назад, брови дугой, держался он надменно, но в то же время почтительно. Одет словно по-военному: короткая куртка, брюки-галифе, сапоги на застежках. Сиреневый жилет и перчатки в тон.

— Да? — Дворецкий — если это был он — нас не узнал и потому смотрел с подозрением.

— Мы друзья лорда Хораса Блэкуотера, — объявил Холмс, чем здорово меня поразил: ведь так звали одного из его обвинителей в коронерском суде.

— Он прислал вас сюда?

— Он очень вас мне рекомендовал.

— Как вас зовут?

— Парсонс. А это мой коллега, господин Смит.

— А сэр Хорас дал вам какой-нибудь опознавательный знак? У нас не принято пускать незнакомцев в такое позднее время.

— Разумеется. Он просил передать вам это. — Холмс сунул руку в карман и достал кусочек белой шелковой ленты. Мгновение он подержал ее в воздухе, потом протянул молодому человеку.

Результат последовал незамедлительно. Дворецкий склонил голову, раскрыл дверь шире и сделал приглашающий жест рукой:

— Входите.

Мы оказались в вестибюле, и я едва не открыл рот от изумления: я помнил аскетичную и мрачноватую обстановку в школе по ту сторону переулка и ожидал увидеть здесь что-то подобное. Но здешнее убранство отличалось от тамошнего, как небо от земли: я оказался среди изобилия, тепла и яркого света. Выложенный черно-белым кафелем коридор в голландском стиле вел куда-то вдаль, по дороге виднелись изящные столы из красного дерева с причудливыми завитушками и искривленными ножками,