– Я хотела бы прежде всего спросить, знаете ли вы, в какой мере Курати-сан нам покровительствует?

Кото замялся, не находя, что сказать, но тут же снова ринулся в бой.

– В отличие от Ока-кун, я родился в семье буржуа и не имею счастья обладать такой добродетелью, как деликатность. Простите, если я скажу что-нибудь грубое. Этот Курати даже бросил жену и детей… Причем очень преданную ему жену… Об этом писали в газете.

– Ах, вот оно что. Писали в газете… Ну, ладно. Допустим, что это так. И вы хотите сказать, что все это имеет ко мне какое-нибудь отношение?

Она сердито придвинула к себе угольный ящик и добавила углей в хибати. Оттуда вылетели искры и с треском пронеслись между Йоко и Кото.

– Какой ужасный уголь. Видно, его не полили водой. Даже торговцы углем, очевидно, полагают, что, раз в доме одни женщины, им можно всучить что угодно, – заметила, нахмурясь, Йоко. Кото, видно, тронули ее слова.

– Я человек грубый… И если сказал что-нибудь лишнее, простите меня. Каким бы я ни был близким другом Кимура, это не значит, что я забочусь только о его благополучии. Но я всей душой ему сочувствую… Если бы только вы высказали все, что у вас на сердце, я нашел бы в себе силы понять и вас и его. Может, я слишком прямолинеен? Но я хочу видеть мир, озаренным солнечным светом. Или это невозможно?

Йоко ответила ему ласковой улыбкой.

– Я вам просто завидую. Вырасти в дружной семье, научиться смотреть на все прямодушно – как это замечательно! Если бы остальные люди походили на вас, в мире исчезли бы все неурядицы и воцарился покой. А таких, как Ока-сан, мне искренне жаль. Когда я увидела, что он нуждается в моей, именно в моей, поддержке, я из жалости поцеловала его сегодня на глазах у Курати… Я ему очень сочувствую. – По лицу Йоко пробежала легкая тень. – И вот подумайте, Кото-сан, я, как и вы, люблю веселье и радость, а приходится быть упрямой, сторониться людей, по собственной воле вызывать у них ложное о себе представление. Сейчас, быть может, вы не поймете… О, уже пять часов. Я велела Айко приготовить ужин. Вы уж покажитесь сестрам, они давно вас не видели. Хорошо?

Кото вдруг выпрямился.

– Я ухожу. Пока я не смогу сообщить Кимура что-нибудь определенное, обедать у вас мне не позволит совесть. Йоко-сан, умоляю вас, спасите Кимура. И себя спасите. Говоря по правде, когда я наблюдаю за вами издалека, вы внушаете мне ненависть. Но стоит мне с вами так побеседовать, как я чувствую, что есть в вашей душе нечто такое, в чем вы сами себя не можете обмануть. И я злюсь на себя за это и говорю вам грубости. У вас плохое окружение. Самое дорогое – это жизнь, не будущая, не прошлая, а эта, нынешняя жизнь, и я хочу прожить ее так, чтобы не о чем было сожалеть. Я могу споткнуться, могу упасть, но все равно не стану унывать и хныкать, как другие. Упаду – встану. Быть может, я глупец и не похож на остальных людей, но я хочу жить именно так.

В этот момент в комнате загорелся яркий электрический свет.

– У вас и в самом деле болезненный вид, – сказал Кото, с жалостью глядя на Йоко. – Скорее поправляйтесь. А сейчас позвольте мне откланяться.

Даже чуткий, как лань, Ока не заметил, как плохо Йоко выглядит, а бесчувственный Кото заметил и выразил беспокойство. И Йоко прониклась теплым чувством к этому простодушному человеку.

– Ай-сан, Саа-тян, – крикнула Йоко, – скорее идите сюда, Кото-сан уходит, уговорите его остаться.

Садаё выбежала в прихожую, но броситься Кото на шею, как она проделывала это с Курати, не решилась и стояла молча, застенчиво глядя на него. Вслед за ней, снимая с головы полотенце, появилась Айко, Свет лампы упал ей на лицо. Кото, видимо, поразила ее красота. Он, словно зачарованный, забыв даже поздороваться, не отрываясь смотрел ей в глаза. С улыбкой, от которой на щеках у нее появлялись ямочки, Айко без тени робости слегка поклонилась Кото.

– Нехорошо, Кото-сан, – сказала Йоко. – Сестры так старались отблагодарить вас за добро, которое вы им сделали. Может, и невкусно у них получилось, но вы непременно должны попробовать. Слышите? Саа- тян, беги спрячь его фуражку и саблю.

Садаё живо выхватила фуражку из рук Кото, и ему ничего не оставалось, как вернуться в комнату. Йоко послала за Курати.

За столом, накрытым в большой гостиной, царило оживление, редкое в этом доме. Все пятеро сидели на своих местах, готовые приступить к трапезе, когда вошел Курати.

– О, входите, пожалуйста. Сегодня у нас весело. Сюда, прошу вас. – Йоко указала на место рядом с Кото. – Курати-сан, этот господин – Гиити Кото – близкий друг Кимура. Я вам о нем говорила. Он так редко жалует нас своими визитами. А это Санкити Курати, бывший ревизор с «Эдзима-мару».

Курати спокойно уселся рядом с Кото.

– Я как-то мельком видел вас в «Сокакукан», но так и не познакомился, за что прошу прощения. Я многим обязан нашей любезной хозяйке. Очень рад с вами познакомиться.

Слегка наклонив голову, Кото молча смотрел Курати прямо в глаза. Курати нахмурился, ему было неловко за свои необдуманные слова, но тут же справился с собой и с улыбкой снова обратился к Кото:

– С тех пор вы очень изменились, вас не узнать. Во время японо-китайской войны я тоже был наполовину военным. Это очень интересно. Но иногда трудновато приходится, правда?

– Да, – коротко ответил Кото, не поднимая глаз от стола.

Терпение Курати истощилось. Все почувствовали это, и настроение сразу испортилось. Даже умелая тактика Йоко не могла спасти положение. Особенно остро переживал это Ока. Одна только Садаё оставалась веселой и беспечной.

– Сестрица Ай ошиблась и вместо уксуса налила в салат слишком много оливкового масла.

– Вот Саа-тян всегда так, – кротко взглянула на лее Айко. Но Садаё, ничуть не смутившись, продолжала: