меланхолии. «Я не дерево, прибитое бурными волнами к скалистому берегу. Но я еще более одинока, чем это дерево. Я не увядший лист, который падает с дерева, кружась на ветру. Но я еще более беспомощна, чем этот лист.

Неужели нет жизни иной, чем эта? Где же тот человек, который направлял бы мою жизнь?» Такие мысли изредка приходили в голову Йоко, когда она серьезно задумывалась над своей жизнью. Но мысли оставались мыслями. А тоска гнала ее то к кормилице, то к Утида, откуда она возвращалась с еще большей пустотой в сердце. Одиночество толкало ее к разврату. Но стоило мужчине обнаружить перед Йоко свои слабости, как она, точно королева, надменно отворачивалась от своего пленника и потом вспоминала случившееся с отвращением, как дурной сон. Она отчетливо сознавала, что все эти приключения приносят ей в качестве трофеев нечто совершенно отвратительное.

Именно тревога и безнадежность побудила Йоко выбрать себе в мужья попавшего к ней в сети Кимура. Одно время ей даже казалось, что если она уживется с ним, то, быть может, со временем у них сложится обыкновенная семья, каких много на свете. Но мысли эти были словно заплаты на покрывале тревоги, окутавшем ее сердце. Йоко пробовала взять себя в руки, и спокойно обдумать, как она будет жить в Америке, но в ее будущей жизни Кимура отводилась незавидная роль человека, ставшего помехой на пути, человека, с которым никто не станет считаться. «Буду жить с Кимура», – решила она, садясь на пароход. Но это было несерьезно. Йоко растерялась, словно девочка, которая не знает, куда девать куклу с оторванными руками и ногами – то ли спрятать в ящик с игрушками, то ли выбросить.

И вот неожиданная встреча с Курати. С того дня, как на палубе «Эдзима-мару», у причала Йокогамы, Йоко впервые увидела этого похожего на исполинского зверя человека, она остро ощутила его превосходство над собой. В другую эпоху Курати не служил бы ревизором небольшого парохода. Он, как и Йоко, родился не вовремя. Йоко всем сердцем сочувствовала Курати и в то же время боялась его. Всегда спокойная и непринужденная, она в присутствии Курати всячески старалась показать себя с наилучшей стороны и, к своему удивлению, обычно поступала вопреки собственной воле. Она готова была покориться ему, это даже казалось ей заманчивым. Жизнь ее станет яркой лишь тогда, когда она полностью растворится в этом человеке. Столь необычное для нее, неодолимое желание не казалось Йоко странным. Тем не менее она делала вид, что не замечает Курати, будто он не был здесь, рядом. Его равнодушие глубоко ранило Йоко. Что бы она ни говорила, что бы ни делала, он оставался безразличным. И, забыв о собственных грехах, Йоко страстно ненавидела Курати. Эта ненависть становилась все сильнее и пугала Йоко, но она была не в состоянии справиться с ней.

И вот это утреннее происшествие! Очертя голову Йоко бросилась в пропасть. Мир, в котором она жила до сих пор, вдруг перевернулся. Кимура… Америка… сестры и Сада ко… чувство собственного достоинства, которое заставляло ее держаться настороже и быть готовой дать отпор насилию, – все разлетелось в прах. «Только бы завоевать Курати, я согласна на все. Любое унижение покажется мне сладким. Лишь бы он стал моим, только моим… Рабство, которого я до сих пор не знала, будет мне слаще меда!» – размышляла Йоко, сжимая руками голову и вглядываясь в зеркало. И эта, одна-единственная, мысль взяла верх над остальными, беспорядочно проносившимися в голове Йоко. Пройдя множество лабиринтов, воспоминания остановились на событии, которое предшествовало охватившему ее странному дремотному состоянию. Легко, как лань, она поднялась с дивана и улыбнулась. То, что произошло утром, глубокой бороздой легло между ее прошлым и будущим, и от этой перемены чуть кружилась голова.

Пока Йоко размышляла, дверь отворилась и вошел Курати.

– Скоро явится карантинный инспектор, – шутливо проговорил он, не обращая внимания на несколько необычный вид Йоко. – Прошу вас сделать так, как мы условились. Вы можете сослужить нам великую службу, и притом без вложения капиталов. Да, в руках женщин великая власть. Впрочем, на вас, видно, немалые капиталы затрачены… Так я прошу вас…

– Конечно, – ответила Йоко. Она сказала это так непринужденно и ласково, что сама удивилась.

Курати ушел, а Йоко, как ребенок, принялась в сладостном упоении кружиться по тесной каюте. Она смотрела на свое отражение в зеркале, видела, как развеваются ее волосы, и не могла сдержать лукавой улыбки.

Замысел Курати удался. Карантинный инспектор поручил осмотр парохода своему помощнику, старому врачу, а сам коротал время в капитанской рубке, играя в карты и болтая с капитаном, Курати и Йоко. Осмотр, который всегда производился с английской строгостью и придирчивостью и доставлял обычно немало неприятностей, на этот раз прошел легко и быстро. Веселый и живой, державшийся как завзятый повеса, карантинный инспектор пробыл на пароходе два часа и покинул его в наилучшем расположении духа.

«Эдзима-мару», как-то незаметно остановившись, медленно поворачивался по ветру, ожидая, пока от борта отвалит инспекторский катер. Инспектор, в щегольском темно-синем сюртуке, стоял на корме катера и продолжал перекидываться шутками с капитаном, который вместе с Йоко провожал его взглядом, перегнувшись через борт. Курати, сопровождавший инспектора до самого катера, небрежно сунул какую-то мелочь матросам, затем взглянул вверх и подал знак. Заскрипела лебедка, трап стал быстро подниматься, но Курати как ни в чем не бывало легко взбежал по нему на палубу. Инспектор, послав Курати торопливый прощальный взгляд, не отрывал глаз от Йоко, умышленно надевшей яркое кимоно. Она отвечала ему кокетливой улыбкой. Он все порывался что-то сказать, но в это время, выпуская кольца белого пара, оглушительно заревел гудок, под винтом заклокотала вода. Видно, жалея о том, что настала пора расставаться, инспектор махал шляпой и что-то кричал. Его слова тонули в шуме. Йоко молча улыбалась и кивала головой. Потом она бросила ему маленький искусственный цветок, которым украсила волосы. Он попал инспектору в плечо и соскользнул к ногам. Держа одной рукой руль, другой инспектор ловко поднял цветок. Он был восхищен. Столпившиеся у борта и с любопытством наблюдавшие эту сцену пассажиры третьего класса захлопали в ладоши. Йоко посмотрела по сторонам. Европейские дамы (среди них была и госпожа Тагава) все, как одна, уставились на Йоко, шокированные ее ярким платьем и легкомысленным поведением.

Пенистые волны, поднятые «Эдзима-мару», раскачивали катер, и инспектор, стараясь сохранить равновесие, посылал поклоны пассажирам. Толпа провожала его хохотом, прерываемым крепкими словечками. При этом седовласый капитан, понимавший по-японски, по обыкновению, краснел и виновато смотрел на Йоко. Однако, видя, что Йоко ничуть не задевают ни крепкие словечки, ни негодующие взгляды женщин и она продолжает посылать улыбки в сторону катера, капитан, багровый от смущения, удалился.

А Йоко забавляло происходившее. Радость жизни мурашками пробегала по всему ее телу, губы сами собой складывались в улыбку. «Смотрите, сегодня я вновь родилась», – хотелось ей крикнуть. Катер, уносивший инспектора, и белый домик на берегу были уже далеко и казались игрушечными. Йоко отошла от поручней, с улыбкой вспоминая беседу в капитанской каюте, и стала искать глазами Курати. Он стоял у входа в трюм и с серьезным видом беседовал с супругами Тагава. Будь Йоко в обычном состоянии, она сразу же догадалась бы, о чем они говорят, но сегодня душа ее ликовала, ей хотелось каждому сказать что- нибудь ласковое и в ответ услышать такие же добрые слова. Она направилась было к Курати, но вдруг заметила его строгий взгляд и поняла, что подходить ей не следует, – госпожа Тагава смотрела на нее с