Пантани атаковал первым, всего через километр после начала подъема. Цулле рванул за ним. Я быстро встал на педалях и догнал заднее колесо Пантани. Увеличив каденс, я обошел Цулле и Пантани за 10 километров до финиша. Посидев с минуту на седле, я снова вскочил и настиг группу из семи других гонщиков, в числе которых был Виранк. Я занял место в голове группы, немного проехал с ними, а потом снова нажал на педали. Теперь между мной и Очоа больше никого не было. Мы остались наедине с подъемом. Я прибавил скорость.
Иохан диктовал мне в ухо время и расстояние: Очоа опережал меня на 4:58 за 5 километров до финиша. За 3 километра разрыв сократился до 3:21. За 2 километра до финиша я отставал на 2:14.
Я хотел выиграть этап. Но впереди меня ехал Очоа, который демонстрировал невероятное мужество. К тому времени он сохранял лидерство на протяжении 150 километров, мы уже полчаса штурмовали крутые склоны Отакама, но он отказывался сдаваться, даже несмотря на то, что чуть не падал с велосипеда от изнеможения. Догнать его было невозможно.
Он пересек линию финиша на 41 секунду раньше меня. Я посвятил ему величайшую погоню в моей жизни: он начал этот финишный подъем с преимуществом в 10:30, и я отыграл почти 10 минут, но этого оказалось недостаточно. У меня не хватило духу — или сил, — чтобы расстроиться, я мог только отдать должное героизму Очоа.
Я получил то, что хотел — желтую майку лидера в генеральной классификации и значительное преимущество над ближайшими преследователями. У Эскартина я выигрывал 1:20, у Цулле — 3:05, у Ульриха — 3:19 и у Пантани — 5:10. Я показал себя в компании других победителей «Тура», и сделал это во время подъема на легендарный Отакам. Кроме того, даже несмотря на то, что я не стал победителем этапа, по значительности мой результат не уступал подъему на Сестриер в прошлом году.
Однако впереди меня ждал еще один из самых тяжелых подъемов в мире — подъем к вершине Мон- Ванту, пику высотой 1908 метров, где почти нет воздуха для нормального дыхания. Вершина Мон-Ванту представляет собой безжизненный, ветреный и покрытый кратерами лунный пейзаж. Ее боялись все. Мой друг, легендарный Эдди Мерке, выиграл этап до пика Мон-Ванту в 1970 году, но почти сразу после финиша отключился, и ему пришлось давать кислород и вызывать «скорую». И конечно, все, кто имел отношение к велоспорту, помнили трагическую судьбу британца Томми Симпсона, который умер на этом подъеме в 1967 году. Недалеко от вершины у Симпсона не выдержало сердце, что потом объяснили употреблением алкоголя и амфетаминов. Но и сама гора, несомненно, тоже сыграла свою роль в этой смерти.
Этап был сравнительно коротким — всего 149 километров, но заканчивался он мучительным крутым подъемом длиной 21 километр. Позднее я где-то слышал, что посмотреть на то, как мы будем штурмовать Мон-Ванту, собралось больше 300 тысяч зрителей. На первом, равнинном участке я ехал в группе с шестью другими гонщиками, включая Ульриха, Виранка и Пантани. Тут собрались самые сильные гонщики этого «Тура». Примерно за 5 километров до вершины Пантани атаковал. Я вскочил на педали и погнался за ним. Через 2 километра я его достал. На своем плохом итальянском я сказал Пантани: «Vince!», что означает: «Ты можешь победить. Давай, жми».
Но Пантани понял меня неправильно. Ему показалось, что я сказал: «Vitesse», что по-французски означает «пошевеливайся». Он решил, что я над ним насмехался.
Мы ехали вместе, в одинаковом темпе, сражаясь с порывами ветра и собственной усталостью, пока не пришло время для километрового финишного спринта. Тогда я из лучших побуждений сделал то, что разозлило его еще больше. Когда перед нами показалась линия финиша и мы начали спуртовать, я принял решение отказаться от борьбы за победу на этапе. Я считал Пантани великим гонщиком, который только что пережил трудный год, связанный с обвинениями в допинге. Он боролся за то, чтобы вернуть уверенность в себе и силу духа. Он был гонщиком, который сам создал свой неповторимый имидж: красная гоночная форма, бандана на лысой голове и кличка Пират, которую он сам же и придумал. В тот день он был героем, и я посчитал, что он заслужил победу. Я ослабил напор и подарил победу ему, а сам финишировал вторым, в третий раз на этом «Туре».
Об этом решении я впоследствии горько пожалел.
С тех пор меня постоянно спрашивают, нужно ли было мне бороться до конца, и я отвечаю «да». Иначе зачем я вообще сел в тот день на велосипед? Но постарайтесь понять, что пытаться выиграть слишком много этапов на «Туре» было бы ошибкой — как тактической, так и политической. Неписаный закон пелотона не поощряет индивидуальную жадность, и я этот закон уважаю. Если у тебя есть возможность, помоги другому и не выигрывай этапы, которые тебе не нужны. Американцам это может показаться непонятным, но в этом есть своеобразное благородство. У меня была желтая майка, и я посчитал, что отнимать у другого победу на этапе — значит пожадничать.
Для меня как лидера в генеральной классификации попытка выиграть ненужный этап равносильна попытке унизить других гонщиков и разрушить чужую карьеру. Победы на этапах престижны сами по себе и доставляют удовольствие спонсорам команд. Все участники пелотона понимают, что спорт — это наша работа, и что каждому из нас нужно выполнять определенные обязанности и кормить семьи. Так как в тот момент моему лидерству ничто не угрожало, я не считал, что мне нужны победы на этапах. Зачем наживать себе врагов, которые когда-нибудь потом не упустят случая вставить мне палку в колесо.
Я думал, что Пантани джентльмен, но ошибся. Вместо того чтобы по достоинству оценить мой жест, он заявил, что в тот день я не был самым сильным гонщиком. Тут уже я посчитал себя оскорбленным, и между нами началась кровная вражда, которая длилась до последней минуты присутствия Пантани на «Туре». «К сожалению, он показал свое настоящее лицо», — сказал я журналистам. Затем я упомянул его другое прозвище, Элефантино, что значит «слоник», — но это прозвище он ненавидит, потому получил его за форму и размер своих ушей. Он предпочитает, чтобы его называли Пиратом. В ответ Пантани заявил: «Если Армстронг считает себя сильнее меня, то он ошибается». Когда через несколько дней Пантани выиграл еще один этап, до горного курорта Куршевель, то сказал, что хотел взять у меня реванш, «и вы все видели, как я это сделал».
Шестнадцатый этап от Куршевеля до Морзина начался с трагической ноты, похорон 12-летнего мальчика, сбитого машиной сопровождения. Худшего начала дня придумать было нельзя, и физические мучения, которые пришлось вынести участникам «Тура», кажутся мне почти заслуженными.
Все, включая Пантани и меня, считали, что этот этап станет сценой нашей с ним дуэли. Так бы и случилось, если б Пантани не предпринял преждевременную и, по сути, бессмысленную атаку на самом первом подъеме. Впоследствии он сказал, что хотел поставить «Тур» на уши, невзирая на последствия. Это ему почти удалось — он заставил всех нас испытать поистине адские мытарства. Он гнал в бешеном темпе и создал отрыв в 1:40, вынудив пелотон, и особенно ребят из моей команды, постоянно гнаться за ним. Такой ритм гонки вымотал всех моих товарищей. В конце концов через два с половиной часа Пантани сломался: он откатился в хвост пелотона и финишировал через 13 минут после нас. Для Пантани этот этап оказался последним: на следующий день он снялся из-за болей в желудке. Но за его авантюру нам пришлось заплатить дорогую цену.
Тем временем я сам совершил глупейшую ошибку. Когда мы доехали до последнего подъема, мои товарищи, обессиленные преследованием Пантани, отвалились, оставив меня одного. И. тут на меня напал голод. Я вспомнил, что весь этот длинный, тяжелый день ел слишком мало, а рядом не было никого, кто мог бы прийти мне на помощь. Я был вынужден в одиночку сражаться с атакующими гонщиками, но у меня не было необходимого запаса энергии для работы на подъеме. Я постарался не впадать в панику, но был серьезно обеспокоен. Если мой организм откажет, это может стоить мне огромной потери времени.
Побеждать всегда очень трудно (я имею в виду любую победу, даже в соревновании по набрасыванию колец, не говоря уже о «Туре»), потому что разум и тело почти никогда не находят общего языка. В большинстве случаев мы оказываемся не в ладах сами с собой, а для шоссейного гонщика эта проблема особенно актуальна.
С одной стороны, когда твое тело устает, разумобязан подавить стремление тела остановиться. С другой стороны, когда твой разум желает, чтоб1 ты сделал больше, чем можешь, тело должно напомнить, что ему нужны еда и вода, прежде чем оно начнет выполнять приказ разума. Иногда случается, что эти двое объединяют свои усилия, и в таких случаях ты взлетаешь на Отакам как на крыльях. Но если они тянут в противоположные стороны, то ты загибаешься в двух шагах от Морзина.
Примерно за 6 километров до вершины я начал отставать. Я не смог зацепиться за Ульриха или Виранка. Мои ноги отказывались двигаться, и я не мог набрать достаточно воздуха, даже широко открыв
