— Потому, что ты понятия не имеешь, что там про

исходит и насколько это важно. Но ничего, еще поймешь. В тот день, когда все это кончится, ты не сможешь спрятаться. Тебя хочет видеть вся Америка.

Компания «Nike» хотела, чтобы я провел прессконференцию в Нью-Йорке в их гипермаркете. Они уже пригласили на нее мэра и Дональда Трампа. Жители Остина собирались организовать в мою честь парад. «Nike» предложила отвести меня в Штаты на частном самолете и привезти обратно в Европу в течение одного дня, чтобы потом я смог принять участие в гонках. Я был ошеломлен. Я уже много лет выигрывал велогонки, но тогда ни одного человека в Америке это не волновало.

Теперь это волновало всех.

Но все же какая-то часть меня не могла окончательно поверить в то, что я выиграю. Я говорил себе, что впереди еще один день, и после ужина не стал нарушать режим, принял душ, растерся и лег спать.

Последний этап, Арпажон-Париж, — это, в сущности, церемониальный марш длиной 143 километра. По традиции пелотон будет двигаться в прогулочном темпе, пока мы не увидим Эйфелеву башню и не проедем через Триумфальную арку, откуда пелотон во главе с командой «U. S. Postal» въедет на Елисейские поля. Только потом начнется спринт и мы в полную силу отработаем 10 кругов по центру города. Завершающим мероприятием станет парад дружбы или круг почета.

По дороге на Париж я давал интервью прямо в седле, болтал с товарищами по команде и друзьями в пелотоне. Я даже съел мороженое, Команда «Postal», как всегда, демонстрировала превосходную слаженность действий. «Мне не приходится ничего делать, — сказал я одной тележурналистке. — Это все мои ребята».

Через какое-то время подъехала другая съемочная группа. «Я хочу передать привет Келли Дэвидсон из Форт-Уорта в Техасе, — сказал я. — Я дарю эту победу тебе». Келли — это маленькая, больная раком, но сильная духом девочка, с которой я познакомился и подружился во время «Гонки за розами».

И вот наконец впереди показался город. Когда мы в первый раз проезжали по Елисейским полям, я ощутил колоссальный эмоциональный подъем. Ради гонщиков движение транспорта полностью перекрыли. Нас ожидал потрясающий прием сотен тысяч зрителей, собравшихся вдоль широкой улицы, вымощенной булыжником и брусчаткой. Воздух был наполнен звуками автомобильных клаксонов, со всех сторон сыпались конфетти, а фасады всех домов были украшены огромными яркими по — лотнищами. Меня поразило количество развевающихся в толпе американских флагов.

Далеко в глубине толпы кто-то держал большой картонный плакат. На нем было написано одно слово: «ТЕХАС».

Пока мы продолжали парад по Елисейским полям, я успел заметить, что далеко не все американские флаги были звездно-полосатыми. К моему особому удовольствию, кое-кто из зрителей размахивал флагами Штата одинокой звезды.

Десять кругов спринта до финиша прошли в удивительно спокойном темпе, оказавшись простой формальностью, во время которой я просто старался избежать последнего глупого падения. А затем я пересек линию финиша. Наконец-то она стала осязаемой и реальной. Я стал победителем.

Я слез с велосипеда и попал в адское столпотворение; со всех сторон меня окружили фотографы, люди из службы безопасности, сотрудники протокольного отдела и друзья, хлопавшие меня по спине. Там было, наверное, человек пятьдесят из Остина, в том числе Барт Нэгс, мой близкий друг Джефф Гарви и — хотите верьте, хотите нет — Джим Хойт. «Свой в доску парень» уболтал охрану пропустить его за ограждение.

Меня провели к подиуму для церемонии награждения и вручили почетный трофей, который я тут же поднял над головой. Я не мог больше сдерживаться, спрыгнул вниз и побежал на трибуны, чтобы обнять жену. Меня окружили фотографы, и я сказал: «Где моя мама?» Толпа расступилась, я увидел ее и обнял. Вокруг нее тоже крутились репортеры, и кто-то из них спросил, считает ли она, что я победил вопреки логике.

— Вся жизнь Лэнса проходит вопреки всякой логике, — ответила ему моя мама.

Затем началась самая приятная часть мероприятия — церемониальный круг победы, который мы проделали всей командой. Мы ехали по Елисейским полям совершенно одни, и ехали очень-очень медленно, наслаждаясь каждой секундой нашего триумфа. Какой-то зритель выскочил на дорогу и вручил мне огромный американский флаг на длинном древке. Я не знаю, как он там оказался, — он просто возник передо мной и всунул древко мне в руку. Я поднял флаг над головой, ощущая волну новых и незнакомых ощущений и эмоций.

Наконец я вернулся в зону финиша и выступил перед журналистами, еле сдерживая слезы. «Я в шоке. Я просто в шоке, — повторил я. — Мне хочется сказать вам только одну вещь. Если жизнь когда-нибудь предоставит вам второй шанс чего-то добиться, сделайте все, чтобы использовать этот шанс на полную катушку».

Всю нашу команду увезли готовиться к вечернему торжественному приему с шикарным банкетом на 250 человек, устроенному в Музее Д'Орсе, в окружении наиболее ценных художественных сокровищ мира. Мы все как один были измучены, полностью обессилены трехнедельным суровым испытанием, но все же с удовольствием предвкушали, как будем пить за победу.

Мы прибыли в музей и увидели накрытые столы, изысканную сервировку которых нарушала только одна необычная деталь, придуманная Томом Вайзелем.

Перед каждым прибором громоздилась пирамидка из яблок.

Мы в первый раз после Метца подняли бокалы с шампанским, и я встал, чтобы произнести тост в честь моих товарищей по команде. «Я ехал в желтой майке, — сказал я. — Но, на мой взгляд, единственная деталь этой майки, которая по праву принадлежит мне, — это молния. Даже не вся молния, а ее маленький кусочек. Все остальное — рукава, воротник, перед и спинка — это заслуга моих товарищей».

Ребята дружно подняли вверх руки. В кулаке у каждого из них было что-то зажато. Яблоко. Красные, блестящие яблоки окружили меня со всех сторон.

Этим вечером мы с Кристин поселились в отеле «Ritz», где сняли огромные и дорогие апартаменты. Мы переоделись в положенные для VIP-персон халаты, откупорили еще одну бутылку шампанского и устроили приватный праздник на двоих. Наконец-то мы снова оказались одни. Мы от души посмеялись над размерами апартаментов и заказали ужин в номер. Затем нас сморил очеш глубокий сон.

Проснувшись на следующее утро, я поначалу в недоумении огляделся вокруг и даже зарылся головой в подушку, чтобы свыкнуться с незнакомой обстановкой. Рядом со мной Кик открыла глаза, и постепенно мы оба окончательно проснулись. Когда она посмотрела на меня, мы прочитали мысли друг друга.

— Господи, — произнес я вслух. — Я выиграл

«Тур де Франс».

— Да не может этого быть! — сказала она.

И мы оба расхохотались.

Вы можете мне не поверить, но если бы меня «попросили сделать выбор между победой в «Тур де Франс» и победой над раком, я выбрал бы второе. Как ни странно это звучит, но я предпочел бы называться человеком, пережившим рак, чем победителем «Тура», потому что рак очень много дал мне как человеку, мужчине, мужу, сыну и отцу. В те первые дни после финиша в Париже меня захлестнула волна всеобщего внимания, и когда я пытался посмотреть на эту ситуацию со стороны, то спрашивал себя, почему моя победа оказала столь сильное воздействие на людей. Возможно, все дело в универсальности такого явления, как болезнь, — мы все болеем, от этого никто не застрахован, — и поэтому моя победа в «Туре» явилась символическим актом, доказательством того, что человек может не только пережить рак, но и после этого добиться невероятного успеха. Возможно, как говорит мой друг Фил Найт, я стал олицетворением надежды.

— Сбавь скорость, — приказал я. — Ты ведь везешь моего ребенка.