— Я оставлю вас на минутку, — сказал Ривс.

Оставшись наедине с Риком, я положил голову на стол.

— Не могу поверить, — произнес я.

Но я должен был признаться себе в том, что на самом деле болен. Эта головная боль, этот кровавый кашель, боль в горле, постоянная сонливость. Я действительно плохо себя чувствовал, и началось это не вчера.

— Лэнс, послушай меня. В лечении рака произошли значительные подвижки. От него можно вылечиться. Мы должны постараться сделать все возможное. Мы победим, чего бы это ни стоило.

— Хорошо, — сказал я. — Согласен.

Рик вызвал доктора Ривса.

— Что я должен делать? Давайте начнем. Давайте убьем эту заразу. Во что бы то ни стало.

Я хотел приступить к лечению прямо сейчас. Не сходя с места. Я готов был лечь под нож хирурга в тот же час. Я бы сам нацелил на себя лучевую пушку, если бы это помогло. Но Ривс терпеливо объяснил мне план действий на утро: я приеду в больницу рано утром, чтобы пройти целый ряд тестов и анализов и дать онкологу возможность определить степень развития рака, после чего мне хирургическим путем удалят яичко. Я встал и направился к выходу. Мне еще нужно было сделать множество звонков, в том числе матери; как-никак мне предстояло сообщить ей, что ее единственный ребенок болен раком-

Я сел в машину и поехал по извилистым улицам домой, на берег озера. Впервые в жизни я ехал медленно. Я был в шоке. Бог мой, я никогда больше не смогу соревноваться. Бог мой, я умру. Бог мой, у меня никогда не будет семьи. Все эти мысли путались, сменяя друг друга. Но первой была такая: Бог мой, я никогда больше не смогу соревноваться. Я взял телефон и позвонил Биллу Стэпл-тону.

— Билл, у меня плохие новости, — сказал я.

— Что такое? — встревоженно спросил он.

— Я заболел. Моей карьере конец.

— Что?

— Все кончено. Я болен, я никогда больше не смогу соревноваться, и у меня уже ничего в жизни не будет.

Я отключил связь.

Я тащился к дому на первой передаче, не имея сил даже нажать на педаль газа и оплакивая все, что имел: свой мир, свою профессию, свое «я». Я выехал сегодня из дома несокрушимым и непобедимым 25- летним молодцом. Рак изменил в моей жизни все: он не только погубил мою карьеру, но и лишил меня всего моего прежнего «я». Я начинал свою жизнь практически с нуля.

Моя мать работала секретаршей в Плано, но с помощью велосипеда я кое-чего в жизни достиг. В то время как другие дети занимались плаванием, я после школы крутил педали, потому что именно в этом видел свой единственный шанс. Каждый завоеванный приз, каждый заработанный доллар я оплатил литрами пота, а что мне делать теперь? Кем я буду, если перестану быть велосипедистом мирового класса Лэнсом Армстронгом?

Больным человеком.

Я подъехал к дому. Там звонил телефон. Войдя, я бросил ключи на шкафчик. Телефон не умолкал. Я снял трубку. Это был мой друг Скотт Макичерн, представитель фирмы «Nike», «приписанный» ко мне.

— Эй, Лэнс, что происходит?

— Многое, — мрачно ответил я.

— Многое происходит.

— Что ты имеешь в виду?

— Я, гм…

Мне еще не случалось произносить такое вслух.

— Что? — спросил Скотт.

Я открыл рот, закрыл его, открыл снова.

— У меня рак, — наконец выдавил я. И заплакал.

И в этот момент ко мне пришла еще одна мысль. Я мог потерять и жену. Не только спорт. Я мог потерять жизнь

Прошлое формирует человека, хочет он того или нет. Каждая встреча, каждый опыт оставляет свой отпечаток и придает вам форму, подобно тому, как ветер придает форму мескитовому дереву на равнине.

Главное, что вам следует знать о моем детстве, — то, что у меня никогда не было настоящего отца, о чем я, впрочем, никогда не жалел. Мама родила меня в 17 лет, и с первого дня все вокруг твердили, что мы никогда ничего в жизни не добьемся. Она придерживалась иного мнения и прививала мне непреложное правило жизни: «Превращай каждое препятствие в благоприятную возможность». Так мы и поступали.

Я был крупным ребенком, особенно для такой маленькой женщины. Девичья фамилия моей матери — Мунихэм. Ее рост был 160 сантиметров, а весила она менее 50 килограммов, и я не представляю, как ей удалось выносить и родить меня — ведь при рождении я весил 4,4 килограмма. Роды былитакие трудные, что после них она целый день пролежала в лихорадке. Из-за высокой температуры нянечки не позволяли ей брать меня на руки.

Я никогда не знал своего так называемого отца. Он для меня просто не существовал. Только то, что он снабдил меня своей ДНК, отнюдь не делало его моим отцом, и между нами все эти годы не было абсолютно ничего, никакой связи. Я понятия не имел, что он за человек, что любит, а что ненавидит. До прошлого года я даже не знал, где он живет и работает.

И никогда не спрашивал. Мы с матерью ни разу не обмолвились о нем ни словом. Ни единым. За 28 лет она ни разу не вспомнила о нем, и я тоже. Это может показаться странным, но это правда. Дело в том, что меня это совершенно не волнует, и маму тоже. Она говорит, что рассказала бы мне об отце, если бы я попросил, но, честно скажу, просить об этом мне и в голову не приходило. Личность отца не имела для меня никакого значения. Мать любила меня, я отвечал ей взаимностью, и нам было вполне достаточно друг друга. Но когда я решил написать о своей жизни, то подумал, что неплохо было бы все-таки прояснить некоторые вопросы о своем происхождении. В 1999 году одна техасская газета отыскала следы моего биологического отца и напечатала о нем статью. Вот что они сообщили: фамилия его Гун-Дерсон; работает он в газете «Dallas Morning News», живет в Сидр-Крик-Лейке, штат Техас, и У него двое других детей. Далее сообщалось, что моя мать вышла за него, когда забеременела, но они разошлись, когда мне не исполнилось и двух лет. В газетном интервью он, правда, сказал, что гордится своим отцовством, что двое других его детей считают меня своим братом, но эти слова не вызывают во мне никакого доверия, и я отнюдь не горю желанием встретиться с этим человеком.

Мама жила одна. Ее родители разошлись, и мой дед, Пол Мунихэм, ветеран вьетнамской войны, в те годы работал на почте, жил в передвижном доме и беспробудно пил. Бабушка же, Элизабет, как могла старалась помочь своим троим детям. Никто в семье не мог особенно помочь матери — но они хотя бы пытались. В день моего рождения дед бросил пить, и с тех пор, все 28 лет моей жизни, ведет трезвый образ жизни. Младший брат моей матери, Эл, был для меня нянькой. Впоследствии он записался в армию, как это было принято среди мужчин нашей семьи, и сделал там неплохую карьеру, дослужившись до чина подполковника. У него великое множество орденов и медалей и замечательный сын, Джесси. Мы все поддерживаем очень теплые отношения и гордимся друг другом.

Я был желанным ребенком. Мама так хотела родить меня, что скрывала свою беременность, сколько могла, чтобы никто не попытался отговорить ее рожать. После моего рождения она часто ходила за покупками вместе с сестрой, и однажды, когда тетя держала меня на руках, продавщицы начали заигрывать со мной. «Какой прелестный ребенок», — сказала одна из них. Мама выступила вперед: «Это мой ребенок».