ледяной воды, и его потащило по деревянному настилу палубы. Он тщетно пытался ухватиться за что- нибудь. В какой-то момент ноги ощутили опору, вода, что влекла Назара, с шумом устремилась дальше. Он извернулся, схватился за чугунную тумбу, к которой были принайтованы три толстых, туго натянутых каната, и посерел от ужаса. Назар был уже у противоположного борта, и рядом через прорубленные в нем отверстия обратно в море водопадом низвергалась вода.

Палубу под ним бросало то вверх, то вниз, и встать он не мог. Ледяной ветер не давал поднять головы, и все же Назар кое-как дотянулся до ближайшего каната и поднялся, уцепившись за него обеими руками.

Он находился у левого борта. Палуба ходила ходуном, голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Особенно было мучительно, когда корабль проваливался.

Волны гулко били в борта, оснастка трещала, под ногами гуляли потоки воды. Чуть посветлело; проглянула луна, заливая все мертвенным фосфорическим сиянием, да и глаза чуть привыкли к темноте, но рассмотреть что-либо было трудно: мелькали тени, люди бегали, сипло и тяжело дыша, таскали канаты и железные крюки, убирали часть парусов, а над головой страшно свистело в реях и недобро скрипели мачты.

Шагах в пяти впереди маячила коренастая фигура человека, который стоял за штурвалом. Огромный, широкоплечий, в старинной морской одежде, он с трудом справлялся со штурвалом, который сопротивлялся, норовя вырваться из рук.

Назар трясся от холода. Пробовал сдерживаться, но крупная дрожь сотрясала все тело. Дрожали руки, которые буквально приросли к канату, стучали зубы.

Канат отпустить не решался, чтобы не унесло волной за борт, и только тревожно смотрел на бегающих людей, которые, свободно лавируя в паутине туго натятутых канатов, карабкались по вантам, ползали по реям…

Команда работала, напрягая последние силы. Почти все были в лохмотьях, с бледными истощенными лицами.

Из тьмы, пронизанной ветром и брызгами, появились двое. Оба были в старинных потертых камзолах, на локтях зияли дыры. Широкие морские брюки обветшали до такой степени, что давно потеряли первоначальный цвет, а внизу истрепались до бахромы.

Остановились перед Назаром. Один из них сказал что-то резко и повелительно. Назар, глядя на него во все глаза, виновато пожал плечами: не понимаю…

Человек, который стоял перед ним, был очень стар, хотя и сохранил крепость мускулатуры. Над голым черепом торчал венчик неопрятных седых волос, лицо казалось худым, жестким, с резкими, словно вырубленными чертами, а глаза, голубые, как небо, и беспощадные, как блеск обнаженной сабли, горели неистовым, исступленным огнем.

Второй тоже сказал что-то, вероятно, повторил вопрос на другом языке. Этот человек был худым еще в большей мере. Лохмотья изношенной рубахи держались на веревочках, да и те были в узелках разного цвета и толщины. А из-под этих лохмотьев торчали, едва не прорывая тонкую бледную кожу, острые ключицы… На левом боку рубахи зияла дыра, сквозь нее виднелись ребра. Задав вопрос, он закашлялся, выплюнул сгусток крови и обессиленно схватился за канат.

— Не понимаю, — ответил Назар, ощущая, как бешено стучит сердце. — Не понимаю! Я русский, меня сбросило с корабля…

Старший, в котором Назар угадывал капитана, снова сказал что-то жестко и отчетливо, словно ударил железом о железо.

С реи спрыгнул матрос. Это был высокий и костлявый человек в истрепанном камзоле, натянутом на голое, посиневшее от холода тело.

— Шпрехен зи дойч? — спросил он.

Назар покачал головой. Увы, немецким он не владел.

— Ду ю спик инглиш?

Это спрашивал тот же матрос. Голос у него был хриплый, простуженный и к концу фразы слабел, словно матроса покидали силы.

— Ноу, — ответил Назар. Матрос сделал еще попытку:

— Парле ву Франсе?

Получив отрицательный ответ, оглянулся на капитана, развел руками и скрылся. Подошел еще один, такой же худой, в лохмотьях, задал тот же вопрос на испанском, итальянском, еще на каких-то языках. Капитан уже начал проявлять нетерпение.

Вдруг в стороне раздался голос:

— По-русски понимаешь?

Назар встрепенулся. В двух шагах от него с усилием тянул канат рослый бородатый человек. На нем была заплатанная рубаха. Без ворота, без пуговиц, зато на голой груди мотался на тонкой цепочке нательный крестик.

— Понимаю, — торопливо крикнул Назар. — Я русский! Меня сбросило за борт… А кто вы?

— Люди, как видишь, — ответил с натугой бородач и замолчал, изо всех сил подтягивая толстый конец. Закрепив его за кольцо, вделанное в палубу, сказал медленно, глядя вверх на паруса:

— Идем к новым землям. Капитан у нас вон тот… Ван Страатен. Дай только обогнуть этот анафемский мыс и тогда…

У Назара перехватило дыхание. Значит, он на знаменитом Летучем Голландце? Да, корабль стар, безнадежно стар. Скрипели и раскачивались под ударами шторма потемневшие мачты, канаты то провисали, то натягивались так резко, что каждую минуту могли лопнуть. Деревянная палуба и борта латаны-перелатаны, в кормовой надстройке зияют дыры…

Ван Страатен скользнул взглядом по спасенному, что-то сказал помощнику и тяжело пошел к рулевому. Помощник кивнул и быстро побежал вдоль борта, ловко перебирая руками паутину канатов.

Назар, борясь с подступающей от качки тошнотой, спросил земляка, который невесть как очутился на призрачном корабле:

— А кто ты? Как попал сюда?

Тот неопределенно пожал плечами. Он не смотрел на Назара: над головой дрожала и выгибалась дугой рея, туго натянутые канаты звенели. Парус гудел, оттуда летели брызги и смешивались с клочьями пены и потоками воды, что гуляли по палубе.

— Попал, как и все попали сюда, — ответил наконец земляк. Подпрыгнул, закрепил конец потуже и объяснил:

— Человек я, а не скотина. Иван Васильевич отменил Юрьев день, да с нами совет не держал… Подожгли мы с двумя бедовыми смердами усадьбу, порешили боярина да и подались на вольные земли… По дороге встретились с конными ратниками. Те двое отбились — порубили пятерых, а мне леший дорогу перебежал: упала лошадь и придавила. Пока выбрался, тут и скрутили. Да все одно утек, пробрался в чужие земли… Да что долго баить! Мытарился, но ни перед кем не гнулся. А потом дознался, что сыскали божий свет за морем-окияном, где нету еще ни бояр, ни царей. Нанялся я плотником, набрали команду… Эх, нам бы только сей мыс миновать!

Он свирепо выругался, погрозил тучам кулаком. Суставы были распухшие, красные, все в ссадинах и воспаленных язвах. Когда-то это был красивый человек, лицо и сейчас оставалось сильным и мужественным, но беззубый рот западал, а желтую нездоровую кожу исполосовали старческие морщины.

«Вольные земли, — думал Назар. В виски стучала кровь, путала мысли. — Ну да, тогда еще существовали такие места, куда уходили наиболее вольнолюбивые люди. Не будь у этого непокорного человека шанса попасть на вольные земли Америки, в России вспыхнули бы другие боярские усадьбы, одним восстанием было бы больше…»

— Вам не обогнуть в бурю мыса Горн! — сказал Назар тяжко. — Сейчас океаны бороздят лайнеры, и то им тяжело, хоть там и радары, и пеленгаторы, и атомные турбины… А вы на паруснике!

И тут снова прогремел трубный глас капитана, буквально пригвоздивший Назара к палубе. Плотник что-то ответил, указывая на спасенного.

Назар закричал, стараясь перекрыть рев бури: