— Я не знаю, что я хочу спросить, — сказал он, — но мне кажется, что, по крайней мере, ход мыслей у тебя правильный. Мне не надо задавать вопросов о смелости; я знаю, что это такое. Страх — это чувство, которое ограничивает и исключает всякую возможность перемен. Было ли. то, что ты бросила пить, проявлением смелости?

— Нельзя сказать, что я бросила, — ответила она. — Алкоголики делают не так. Они просто не в состоянии делать это именно так. Вместо этого приходится использовать разные принципы подхода к этому как бы со стороны. Ограничиваться рамЪами одного дня, не спешить — тише едешь, дальше будешь, жить и давать жить другим и прочее. Но в основе всего следующее: нужно отказаться от убеждения, что можно пить в меру. Этот миф мы сами внушаем себе, и вот от этого и надо отказаться. От этого самого мифа, вымысла. Вот скажи мне, что это — смелость?

— Конечно. Но, разумеется, не смелость человека в одиночном окопе.

— Смелость человека в одиночном окопе, — сказала она и засмеялась. Это мне нравится. Но ты прав. То, что я делаю — то, что делаем мы — чтобы удержаться от первой…, это не такая смелость. Несмотря на фильмы типа «Потерянный уикенд» мне представляется, что в том, что делаем мы, нет особого драматизма.

Сэм постоянно помнил ту жуткую апатию, которая овладела им там, в зарослях кустарника около филиала библиотеки города Мент-Луиса, что на Бригз Авеню, когда над ним так страшно надругались. Надругался человек, назвавшийся полицейским. В этом тоже не было особого драматизма. Просто-напросто гнусный обман, вот и все — гнусная, дикая шутка, которую разыграл с мальчуганом человек, имевший серьезные проблемы с психикой. И всетаки Сэм считал, что если все серьезно взвесить, ему относительно повезло: этот Полицейский из библиотеки мог вообще убить его.

Где-то впереди, сквозь потоки дождя начали просматриваться круглые белые шары, что означало близость Публичной библиотеки Джанкшн Сити. Нейоми с некоторым сомнением в голосе произнесла: «Я думаю, что настоящей противоположностью страха может быть честность. Честность и вера. А что ты думаешь об этом?»

«Честность и вера», — спокойно сказал он, как бы взвешивая каждое слово. И правой рукой он сжал липкий шарик из Красной Лакрицы. «Пожалуй, это неплохо звучит. Другого и не скажешь. Вот мы и приехали».

Светящиеся цифры часов на щитке управления автомобиля были 7:57.

И все-таки они успели приехать к восьми.

— Может быть, нам лучше подождать, чтобы точно знать, что все ушли и только после этого мы зайдем туда со двора, — сказала она.

— Очень хорошая мысль.

Они подъехали к пустой стоянке, которая была на противоположной стороне улицы, как раз напротив входа в библиотеку. Сквозь завесу дождя белели едва уловимые очертания шаров. Более уловимым для восприятия был шорох деревьев: ветер все еще усиливался. Дубы стонали так, будто видели сны, ужасные, страшные сны.

В две минуты девятого напротив них остановился фургон. На его задней части была изображена чванливая кошка Гарфильд и написаны слова «Мамино такси». Водитель дал сигнал и дверь в библиотеку, которая даже в этом мрачном освещении выглядела менее угрюмой, чем во время первого визита Сэма в библиотеку, и которая теперь меньше напоминала пасть огромного гранитного робота, — тут же открылась. Из библиотеки вышли трое ребят — на вид младших классов школы — и стали торопливо спускаться по ступенькам. И когда они бежали по тротуару по направлению к «Маминому такси», двое из них на ходу сняли свои куртки, чтобы с головой спрятаться от дождя. Боковая дверь фургона раздвинулась и дети один за другим залезли в него. Сэм слышал их приглушенный смех и позавидовал их веселью. Он думал о том, как это должно быть здорово возвращаться из библиотеки с радостным смехом и с улыбкой. Ему испытать этого не довелось, благодаря тому человеку в темных круглых очках.

«Честность, — подумал он. — Честность и вера». А потом снова пришла та же мысль: «Штраф уплачен. Штраф уплачен, черт побери.» Он вскрыл две последние пачки лакрицы и начал смешивать их содержимое и скатывать в липкий, вонючий красный шарик. Он делал это, не отрывая взгляда от задней части «Маминого такси». Ему было видно, как белизну ветром поднимало вверх, некоторое время несло в воздухе, разметало в клочья, 'а потом разгоняло, не оставляя следов. И вот тут он неожиданно начал осознавать, почему он здесь и для чего.

— Один раз, когда я учился в школе, — сказал он, — я наблюдал, как кучка ребят разыгрывала парнишку, который им не нравился. В те времена моим самым сильным местом было умение наблюдать. Так вот они взяли из кабинета, где шли уроки по искусству, комок глины для лепки и залепили им выхлопную трубу «Понтиака», на котором ездил этот парнишка. И знаешь, что произошло?

Она недоверчиво взглянула на него: — Нет, а что?

— Разорвало на две части глушитель, — сказал он. — С одной стороны машины, и с другой. Они разлетелись, как шрапнель. Видишь, здесь слабым местом оказался глушитель. Но, если бы выхлопные газы повернули обратно, и лопали в двигатель, они могли бы вырвать цилиндры.

— Сэм, о чем это ты говоришь?

— О надежде, — сказал он. — Я говорю о надежде. Пожалуй, честность и вера в чем-то ей уступает.

«Мамино такси» тем временем съехало с обочины, а его фары пронзили сверкающие серебром струйки дождя.

Светящиеся зеленые цифры часов, на щитке управления, показывали 8:06, когда дверь главного входа в библиотеку снова открылась. Из библиотеки вышли мужчина и женщина. В мужчине, который шел, неловко на ходу застегивая пуговицы пальто, и нес под мышкой зонт, можно было безошибочно признать Ричарда Прайса. Его Сэм узнал сразу, хотя всего один раз видел его фотографию в какой-то старой газете. Девушку, которая была с ним, звали Синтия Берриган — та работница библиотеки, с которой Сэм говорил в субботу вечером.

Прайс сказал что-то девушке. Сэму показалось, что она засмеялась. Неожиданно он ощутил, что сидит в глубоком кресле старенького «датсуна», совершенно прямо, будто кол проглотил, и каждая мышца его тела буквально стонет от напряжения. Он попытался расслабиться, но обнаружил, что сделать это ему не удастся.

«Почему же это не вызывает моего удивления?» — подумал он.

Прайс раскрыл зонт. Оба они под его зонтом быстро повали по дорожке. Берриган на ходу завязывала на голове непромокаемый платок, чтобы не замочить волосы. Дойдя до начала дорожки, они разошлись в разные стороны Прайс пошел к старой «Импале», машине размером с небольшой катер, а Берриган направилась к «Юго», стоявший на стоянке у следующего квартала. Прайс развернул машину и поехал в противоположную сторону. (Нейоми слегка пригнулась от неожиданности, когда свет его передних фар скользнул по ее машине). Он дал короткий сигнал, когда проезжал мимо «Яго». Синтия Берриган ответила ему коротким сигналом и укатила в противоположном направлении.

Теперь здесь остались только они, библиотека и, возможно, Аделия, которая ждала их где-то внутри.

Вместе со старым приятелем Сэма Полицейским из Библиотеки.

Нейоми медленно объехала вокруг здания, чтобы выехать на Вегман стрит. Чуть впереди, слева, возле небольшого прохода живой изгороди был виден предусмотрительно установленный знак. На нем можно было прочесть:

«Только возврат выданных книг».

Совершенно неожиданно налетел такой сильный порыв ветра, что «датсун» закачало на его рессорах, а дождик так забарабанил по стеклам, что казалось будто это и не дождь, а потоки песка. Где-то рядом раздался сильный треск. Вероятно, обломило большую ветку или свалило маленькое дерево. Затем раздался глухой удар, как будто что-то тяжелое свалилось прямо на дорогу.

— Боже мой! — едва слышно произнесла перепуганная Нейоми. — Это мне не нравится!

— Я и сам не в восторге, — согласился с ней Сэм, хотя он ее слов почти не расслышал. Он думал о