– Да что случилось‑то? – обеспокоился Куров и даже засуетился. – Давай, подымайся!

Подхватил под мышки, приподнял, прислонил к забору и держит. От его этой участливости, а может, от недавних воспоминаний Сова и призналась:

– На вторую заставу по грибы ходила.

– Ого, ближний свет!

– Так сушмень стоит, пусто в лесу. А там по логу обабки да серушки попадают…

– И что?

– Отдохнуть присела, тут он и вылез из ельников…

– Кто – он?

– На козла похожий! И орет так же, будто просит чего. Баба, дай, говорит. Чего дай?

– Ага, а тебе будто дать нечего? – И ухмыльнулся, старый развратник.

– У вас, жовто‑блакитников, одно на уме! Должно, леший был!

– Чего мелешь‑то?

– Не знаю, как и назвать… Может, обезьяна, да ведь рыло, как у вепря, и вроде рога на макушке. Стоит на ногах, горбатый, лохматый, и рычит… Чуть только не схватил.

– Поблазнилось, поди‑ка, – осторожно не поверил Степан Макарыч.

– Да вот как тебя видала! В елках сначала прятался, думала, козел. А вылез – страх божий И ощерился! Эй, ты по‑што меня лапаешь‑то?

Дед спохватился, отпустил Елизавету Трофимовну и огляделся, выдавая тем самым растерянность. Он знал свою бывшую супругу тыщу лет, еще с ее партизанских девичьих времен, и никогда подобных историй с ней не приключалось; напротив, Сову было трудно чем‑либо испугать или взволновать даже в годах преклонных. В иной раз чудилось, она вовсе бессердечная и нервы у нее железные. Невзирая на возраст и в связи с отсутствием ветеринаров она до сей поры кастрировала всех поросят и бычков в районном селе Братково – как на российской, так и на украинской его сторонах. Причем, кажется, делала это с мстительным удовольствием…

– Может, и не леший, – вдруг усомнилась Елизавета. – А этот… Как его? Ити, что ли…

– Кого – яти?

– Тебе бы только яти! Тварь так называется, гималайская. По телевизору показывали.

– Не ити, а йети! – со знанием дела поправил Куров. – По –нашему, снежный человек. Да брешешь ты, Сова… Откуда ему взяться? Сослепу, поди, привиделось. Он в горах живет.

Она обижалась мгновенно и от обиды становилась дерзкой и задиристой:

– А вот сходи на вторую заставу и глянь! Посмотрю, как ты от него драпать будешь!

– Была нужда, ноги бить…

Курову не хотелось сердить старуху. Он слишком хорошо знал вздорный нрав бывшей супруги и старался избегать всяческих ссор, поскольку Елизавета Трофимовна сразу же начинала отравлять ему жизнь мелкой местью. Когда они разошлись, то поделили огород, имущество, хату и даже печь. Поскольку же печь была единственной, то деду досталась топка и лежанка, а бабке только одна ее теплая стенка и труба с задвижкой. Это ее вполне устраивало, ибо топить‑то своими дровами приходилось Степану Макарычу и тем самым обогревать половину Совы. Он уж старыми фуфайками и одеялами перегородку обшил, чтоб тепло у себя задержать, а оно все равно к бабке уходит. Она там, слышно, босая по полу шлепает, а дед в валенках сидит даже летом. Мало того, стоит разругаться – так Сова дождется, когда дед затопит печь, и закроет трубу. В таких случаях дым заполнял все его жилище, вынуждал бежать на улицу и потом искать компромисс с бывшей супругой – угар к ней удивительным образом не проникал! Летом можно было бы и не бояться подобного вредительства, однако кухня вместе с газовой плитой при разделе отошла бабке, и Ку‑рову приходилось готовить еду в печи круглый год.

– Тогда не говори, что брехня! – Сова все больше распалялась. – Будто я вру ему! Будто сослепу! Зрячий выискался! Сам бы увидел, так в штаны навалил бы, Кур ты щипаный!

Это уж было слишком, но дед и не такое терпел от нее в прошлом.

– Может, зверь тебя испугал? – предположил он. – Кабанов‑то вон сколь развелось, и медведи по второй заставе пешком ходят…

– Сам ты медведь! Что я, не отличу дикого зверя от этой твари? У ней ведь не лапы, а руки были. И бородища – во! Может, даже инопланетянин. Передают вон, гуминоиды эти на Землю давно прилетели. Корабль у них сломался. Может, поселились на заставе и живут? Там же нынче всякая бро‑дяжня обитает…

– Бродягу ты и видела!

– Вот чего пристал к женщине? Не верит, а?! Ты мне всю жизнь не верил, потому и под откос ее пустил, бандера недобитая!

– Да будет тебе, Елизавета, – проворчал дед вполне добродушно. – Ну, поглядела на лешего, и хрен с ним. Живая осталась, и ладно.

– Не на лешего, а на снежного человека! А то на гумино‑

ида…

– Нехай и на снежного…

Старуха уже отдышалась, взяла себя в руки и, как бывало в таких случаях, от негодования аж присела, как кошка, уши прижала и зашипела:

– Ох, и хитрый же ты, чума оранжевая! Будто соглашаешься, а сам себе на уме! Ух, порода ваша хохляцкая! И вообще, ты что тут делаешь? На территории чужого государства? Как нынче твоя фамилия? Курвенко?

– При чем здесь фамилия? – Теперь уж дед рассердился. – Что ты в самом‑то деле? Я к тебе по‑доброму шел, обрадовать хотел!

– Ну‑ка геть в свою самостийную Украину! Нечего тут выглядывать да вынюхивать, натовский прихвостень!

Дед только рукой махнул и пошел к таможне, ибо знал: если Сова новую его фамилию вспомнила, значит, ее понесло и толку не добиться.

Он и в самом деле всю жизнь был Куров и считал себя русским, а тут, когда райцентр разделили демаркационной линией и он вместе со своей половиной хаты очутился в Украине, по решению районной Рады всех переписали на хохляц‑кий манер и выправили соответствующий паспорт. Делили‑то второпях, как придется, и получилось, что все москали оказались в Украине, а хохлы в России – так уж с давних пор заселено было Братково. Кто бы думал, что когда‑нибудь раздерут село на два государства?

Степан Макарыч документа не принял из принципа, так сначала пенсию перестали приносить, а потом обманом старый забрали и новый всучили. Из‑за того и российского гражданства не дали, хотя он в газету написал, что не хочет примыкать к Украине. До Верховных судов обоих государств дошел, чтоб восстановить справедливость, сотню справок разных собрал, живых

Вы читаете Мутанты
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату