«Не заботься о пустяках, — сказал я, дернувшись, — там будет видно. Да что это в самом дeлe (голос мой вдруг перешел в тонкий крик), что ты вообще за колода такая…»

Она расплакалась и сдeлалась вдруг податливой, нeжной, припала ко мнe вздрагивая: «Прости меня, — лепетала она, — ах, прости… Я правда дура. Ах, прости меня. Весь этот ужас, который случился… Еще сегодня утром все было так ясно, так хорошо, так всегдашненько… Ты настрадался, милый, я безумно жалeю тебя. Я сдeлаю все, что ты хочешь».

«Сейчас я хочу кофе, ужасно хочу».

«Пойдем на кухню, — сказала она, утирая слезы. — Я все сдeлаю. Только побудь со мной, мнe страшно».

На кухнe, все еще потягивая носом, но уже успокоившись, она насыпала коричневых крупных зерен в горло кофейной мельницы и, сжав ее между колeн, завертeла рукояткой. Сперва шло туго, с хрустом и треском, потом вдруг полегчало.

«Вообрази, Лида, — сказал я, сидя на стулe и болтая ногами, — вообрази, что все, что я тебe рассказываю — выдуманная история. Я сам, знаешь, внушил себe, что это сплошь выдуманная или гдe-то мной прочитанная история, — единственный способ не сойти от ужаса с ума. Итак: предприимчивый самоубийца и его застрахованный двойник… видишь ли, когда держатель полиса кончает собой, то страховое общество платить не обязано. Поэтому…»

«Я сварила очень крeпкое, — сказала Лида, — тебe понравится. Да, я слушаю тебя».

«…поэтому герой этого сенсационного романа требует слeдующей мeры: дeло должно быть обставлено так, чтобы получилось впечатлeние убийства. Я не хочу входить в технические подробности, но в двух словах: оружие прикрeплено к дереву, от гашетки идет веревка, самоубийца, отвернувшись, дергает, бах в спину, — приблизительно так».

«Ах, подожди, — воскликнула Лида, — я что-то вспомнила: он как-то придeлал револьвер к мосту… Нeт, не так: он привязал к веревкe камень… Позволь, как же это было? Да: к одному концу — большой камень, а к другому револьвер, и значит выстрeлил в себя… А камень упал в воду, а веревка — за ним через перила, и револьвер туда же, и все в воду… Только я не помню, зачeм это все нужно было…»

«Одним словом, концы в воду, — сказал я, — а на мосту мертвец. Хорошая вещь кофе. У меня безумно болeла голова, теперь гораздо лучше. Ну так вот, ты, значит, понимаешь, как это происходит…»

Я пил мелкими глотками огненное кофе и думал: Вeдь воображения у нее ни на грош. Через два дня мeняется жизнь, неслыханное событие, землетрясение… а она со мной попивает кофе и вспоминает похождения Шерлока…

Я, однако, ошибся: Лида вздрогнула и сказала, медленно опуская чашку:

«Герман, вeдь если это все так скоро, нужно начать укладываться. И знаешь, масса бeлья в стиркe… И в чисткe твой смокинг».

«Во-первых, милая моя, я вовсе не желаю быть сожженным в смокингe; во-вторых, выкинь из головы, забудь совершенно и моментально, что нужно тебe что-то дeлать, к чему-то готовиться и так далeе. Тебe ничего не нужно дeлать по той причинe, что ты ничего не знаешь, ровно ничего, — заруби это на носу. Никаких туманных намеков твоим знакомым, никакой суеты и покупок, — запомни это твердо, матушка, иначе будет для всeх плохо. Повторяю: ты еще ничего не знаешь. Послeзавтра твой муж поeдет кататься на автомобилe и не вернется. Вот тогда-то, и только тогда, начнется твоя работа. Она простая, но очень отвeтственная. Пожалуйста, слушай меня внимательно:

Десятого утром ты позвонишь Орловиусу и скажешь ему, что я куда-то уeхал, не ночевал, до сих пор не вернулся. Спросишь, как дальше быть. Исполнишь все, что он посовeтует. Пускай, вообще, он берет дeло в свои руки, обращается в полицию и т. д. Главное, постарайся убeдить себя, что я, точно, погиб. Да в концe концов это так и будет, — брат мой часть моей души».

«Я все сдeлаю, — сказала она. — Все сдeлаю ради него и ради тебя. Но мнe уже так страшно, и все у меня путается».

«Пускай не путается. Главное — естественность горя. Пускай оно будет не ахти какое, но естественное. Для облегчения твоей задачи я намекнул Орловиусу, что ты давно разлюбила меня. Итак, пусть это будет тихое, сдержанное горе. Вздыхай и молчи. Когда же ты увидишь мой труп, т. е. труп человeка, неотличимого от меня, то ты, конечно, будешь потрясена».

«Ой, Герман, я не могу. Я умру со страху».

«Гораздо было бы хуже, если бы ты в мертвецкой стала пудрить себe нос. Во всяком случаe, сдержись, не кричи, а то придется, послe криков, повысить общее производство твоего горя, и получится плохой театр. Теперь дальше. Предав мое тeло огню, в соотвeтствии с завeщанием, выполнив всe формальности, получив от Орловиуса то, что тебe причитается, и распорядившись деньгами сообразно с его указаниями, ты уeдешь за границу, в Париж. Гдe ты в Парижe остановишься?»

«Я не знаю, Герман».

«Вспомни, гдe мы с тобой стояли, когда были в Парижe. Ну?»

«Да, конечно знаю. Отель».

«Но какой отель?»

«Я ничего не могу вспомнить, Герман, когда ты смотришь так на меня. Я тебe говорю, что знаю. Отель что-то такое».

«Подскажу тебe: имeет отношение к травe. Как трава по-французски?»

«Сейчас. Эрб. О, вспомнила: Малерб».

«На всякий случай, если забудешь опять: наклейка отеля есть на черном сундукe. Всегда можешь посмотрeть».

«Ну знаешь, Герман, я все-таки не такая растяпа. А сундук я с собой возьму. Черный».

«Вот ты там и остановишься. Дальше слeдует нeчто крайне важное. Но сначала все повтори».

«Я буду печальна. Я буду стараться не очень плакать. Орловиус. Я закажу себe два черных платья».

«Погоди. Что ты сдeлаешь, когда увидишь труп?»

«Я упаду на колeни. Я не буду кричать».

«Ну вот видишь, как все это хорошо выходит. Ну, дальше?»

«Дальше, я его похороню».

«Во-первых, не его, а меня. Пожалуйста, не спутай! Во-вторых, не похороны, а сожжение. Орловиус скажет пастору о моих достоинствах, нравственных, гражданских, супружеских. Пастор в крематорской часовнe произнесет прочувствованную рeчь. Мой гроб под звуки органа тихо опустится в преисподнюю. Вот и все. Затeм?»

«Затeм — Париж. Нeт, постой, сперва всякие денежные формальности. Мнe, знаешь, Орловиус надоeст хуже горькой рeдьки. В Парижe остановлюсь в отелe — ну вот, я знала, что забуду, — подумала, что забуду, и забыла. Ты меня как-то тeснишь… Отель… отель… Малерб! На всякий случай — черный сундук».

«Так. Теперь важное: как только ты приeдешь в Париж, ты меня извeстишь. Как мнe теперь сдeлать, чтобы ты запомнила адрес?»

«Лучше запиши, Герман. У меня голова сейчас не работает. Я ужасно боюсь все перепутать».

«Нeт, милая моя, никаких записываний. Уж хотя бы потому, что записку все равно потеряешь. Адрес тебe придется запомнить, волей-неволей. Это абсолютно необходимо. Катогорически запрещаю его записывать. Дошло?»

«Да, Герман. Но я же не могу запомнить…»

«Глупости. Адрес очень прост. Пострестант.[2] Икс». — (я назвал город).

«Это там, гдe прежде жила тетя Лиза? Ну да, это легко вспомнить. Я тебe говорила про нее. Она теперь живет под Ниццей. Поeзжай в Ниццу».

«Вот именно. Значит, ты запомнила эти два слова. Теперь — имя. Ради простоты я тебe предлагаю написать так: Мсье Малерб».

«Она вeроятно все такая же толстая и бойкая. Знаешь, Ардалион писал ей, прося денег, но конечно…»

«Все это очень интересно, но мы говорим о дeлe. На какое имя ты мнe напишешь?»