«Молод, — замeтил Феликс. — Видите, еще хвоста почти нeт. Люблю птичек», — добавил он с приторной ужимкой.

«Ты на войнe побывал?» — спросил я и нeсколько раз сряду прочистил горло, — голос был хриплый.

«Да, — отвeтил он, — а что?»

«Так, ничего. Здорово боялся, что убьют, — правда?»

Он подмигнул и проговорил загадочно:

«У всякой мыши — свой дом, но не всякая мышь выходит оттуда».

Я уже успeл замeтить, что он любит пошлые прибаутки, в рифму; не стоило ломать себe голову над тeм, какую собственно мысль он желал выразить.

«Все. Больше нeту, — обратился он вскользь к воробьям. — Бeлок тоже люблю (опять подмигнул). Хорошо, когда в лeсу много бeлок. Я люблю их за то, что они против помeщиков. Вот кроты — тоже».

«А воробьи? — спросил я ласково. — Они как — против?»

«Воробей среди птиц нищий, — самый что ни на есть нищий. Нищий», — повторил он еще раз. Он видимо считал себя необыкновенно рассудительным и смeтливым парнем. Впрочем, он был не просто дурак, а дурак-меланхолик. Улыбка у него выходила скучная, — противно было смотрeть. И все же я смотрeл с жадностью. Меня весьма занимало, как наше диковинное сходство нарушалось его случайными ужимками. Доживи он до старости, — подумал я, — сходство совсeм пропадет, а сейчас оно в полном расцвeтe.

Герман (игриво): «Ты, я вижу, философ».

Он как будто слегка обидeлся. «Философия — выдумка богачей, — возразил он с глубоким убeждением. — И вообще, все это пустые выдумки: религия, поэзия… Ах, дeвушка, как я страдаю, ах, мое бeдное сердце… Я в любовь не вeрю. Вот дружба — другое дeло. Дружба и музыка».

«Знаете что, — вдруг обратился он ко мнe с нeкоторым жаром, — я бы хотeл имeть друга, — вeрного друга, который всегда был бы готов подeлиться со мной куском хлeба, а по завeщанию оставил бы мнe немного земли, домишко. Да, я хотeл бы настоящего друга, — я служил бы у него в садовниках, а потом его сад стал бы моим, и я бы всегда поминал покойника со слезами благодарности. А еще — мы бы с ним играли на скрипках, или там он на дудкe, я на мандолинe. А женщины… Ну скажите, развe есть жена, которая бы не измeняла мужу?»

«Очень все это правильно. Очень правильно. С тобой приятно говорить. Ты в школe учился?»

«Недолго. Чему в школe научишься? Ничему. Если человeк умный, на что ему учение? Главное — природа. А политика, напримeр, меня не интересует. И вообще мир это, знаете, дерьмо».

«Заключение безукоризненно правильное, — сказал я. — Да, безукоризненно. Прямо удивляюсь. Вот что, умник, отдай-ка мнe моментально мой карандаш!»

Этим я его здорово осадил и привел в нужное мнe настроение.

«Вы забыли на травe, — пробормотал он растерянно. — Я не знал, увижу ли вас опять…»

«Украл и продал!» — крикнул я, даже притопнул.

Отвeт его был замeчателен: сперва мотнул головой, что значило «Не крал», и тотчас кивнул, что значило «Продал». В нем, мнe кажется, был собран весь букет человeческой глупости.

«Черт с тобою, — сказал я, — в другой раз будь осмотрительнeе. Уж ладно. Бери папиросу».

Он размяк, просиял, видя, что я не сержусь; принялся благодарить: «Спасибо, спасибо… Дeйствительно, как мы с вами похожи, как похожи… Можно подумать, что мой отец согрeшил с вашей матушкой!» — Подобострастно засмeялся, чрезвычайно довольный своею шуткой.

«К дeлу, — сказал я, притворившись вдруг очень серьезным. — Я пригласил тебя сюда не для одних отвлеченных разговорчиков, как бы они ни были приятны. Я тебe писал о помощи, которую собираюсь тебe оказать, о работe, которую нашел для тебя. Прежде всего, однако, хочу тебe задать вопрос. Отвeть мнe на него точно и правдиво. Кто я таков, по твоему мнeнию?»

Феликс осмотрeл меня, отвернулся, пожал плечом.

«Я тебe не загадку задаю, — продолжал я терпeливо. — Я отлично понимаю, что ты не можешь знать, кто я в дeйствительности. Отстраним на всякий случай возможность, о которой ты так остроумно упомянул. Кровь, Феликс, у нас разная, — разная, голубчик, разная. Я родился в тысячe верстах от твоей колыбели, и честь моих родителей, как — надeюсь — и твоих, безупречна. Ты единственный сын, я — тоже. Так что ни ко мнe, ни к тебe никак не может явиться этакий таинственный брат, которого, мол, ребенком украли цыгане. Нас не связывают никакие узы, у меня по отношению к тебe нeт никаких обязательств, — заруби это себe на носу, — никаких обязательств, — все, что собираюсь сдeлать для тебя, сдeлаю по доброй волe. Запомни все это, пожалуйста. Теперь я тебя снова спрашиваю, кто я таков, по твоему мнeнию, чeм я представляюсь тебe, — вeдь какое-нибудь мнeние ты обо мнe составил, — не правда ли?»

«Вы, может быть, артист», — сказал Феликс неувeренно.

«Если я правильно понял тебя, дружок, ты значит, при первом нашем свидании, так примeрно подумал: Э, да он, вeроятно, играет в театрe, человeк с норовом, чудак и франт, может быть знаменитость. Так, значит?»

Феликс уставился на свой башмак, которым трамбовал гравий, и лицо его приняло нeсколько напряженное выражение.

«Я ничего не подумал, — проговорил он кисло. — Просто вижу: господин интересуется, ну и так далeе. А хорошо платят вам-то, артистам?»

Примeчаньице: мысль, которую он подал мнe, показалась мнe гибкой, — я рeшил ее испытать. Она любопытнeйшей излучиной соприкасалась с главным моим планом.

«Ты угадал, — воскликнул я, — ты угадал. Да, я актер. Точнeе — фильмовый актер. Да, это вeрно. Ты хорошо, ты великолeпно это сказал. Ну, дальше. Что еще можешь сказать обо мнe?»

Тут я замeтил, что он как-то приуныл. Моя профессия точно его разочаровала. Он сидeл насупившись, держа дымившийся окурок между большим пальцем и указательным. Вдруг он поднял голову, прищурился…

«А какую вы мнe работу хотите предложить?» — спросил он без прежней заискивающей нeжности.

«Погоди, погоди. Все в свое время. Я тебя спрашивал, — что ты еще обо мнe думаешь, — ну-с, пожалуйста».

«Почем я знаю? — Вы любите разъeзжать, — вот это я знаю, — а больше не знаю ничего».

Между тeм завечерeло, воробьи исчезли давно, всадник потемнeл и как-то разросся. Из-за траурного дерева бесшумно появилась луна, — мрачная, жирная. Облако мимоходом надeло на нее маску; остался виден только ее полный подбородок.

«Вот что, Феликс, тут темно и неуютно. Ты, пожалуй, голоден. Пойдем, закусим гдe-нибудь и за кружкой пива продолжим наш разговор. Ладно?»

«Ладно», — отозвался он, слегка оживившись и глубокомысленно присовокупил: «Пустому желудку одно только и можно сказать» — (перевожу дословно, — по-нeмецки все это у него выходило в рифмочку).

Мы встали и направились к желтым огням бульвара. Теперь, в надвигающейся тьмe, я нашего сходства почти не ощущал. Феликс шагал рядом со мной, словно в каком-то раздумьe, — походка у него была такая же тупая, как он сам.

Я спросил: «Ты здeсь в Тарницe еще никогда не бывал?»

«Нeт, — отвeтил он. — Городов не люблю. В городe нашему брату скучно».

Вывeска трактира. В окнe бочонок, а по сторонам два бородатых карла. Ну, хотя бы сюда. Мы вошли и заняли стол в глубинe. Стягивая с растопыренной руки перчатку, я зорким взглядом окинул присутствующих. Было их, впрочем, всего трое, и они не обратили на нас никакого внимания. Подошел лакей, блeдный человeчек в пенсне (я не в первый раз видeл лакея в пенсне, но не мог вспомнить, гдe мнe уже такой попадался). Ожидая заказа, он посмотрeл на меня, потом на Феликса. Конечно, из-за моих усов сходство не так бросалось в глаза, — я и отпустил их, собственно, для того, чтобы, появляясь с Феликсом вмeстe, не возбуждать чересчур внимания. Кажется у Паскаля встрeчается гдe-то умная фраза о том, что двое похожих друг на друга людей особого интереса в отдeльности не представляют, но коль скоро появляются вмeстe — сенсация. Паскаля самого я не читал и не помню, гдe слямзил это изречение. В юности я увлекался такими штучками. Бeда только в том, что иной прикарманенной мыслью щеголял не я