– Да? А по-моему, прекрасное имя – Мара, Марочка…

Он не отвечал на колкость колкостью – просто шутил, как шутят с капризным ребенком, стоял и с улыбкой смотрел на них, сильный, уверенный в себе. Никак ему не полагалось быть таким – он служил делу, по сравнению с которым невзгоды Проекта «Икар» казались каплей в море. Панарин думал сначала, что веселость и уверенность в себе показные, Кузьменко просто недалекий человек, или, наконец, слепо и фанатично верит в счастливый случай, но постепенно подобные гипотезы таяли одна за другой, и оставалось считать, что Кузьменко, как и Панарин, просто-напросто убежден, что мир должен быть познан и все препятствия должны быть преодолены…

Марина протянула руку к пульту, и мобиль резко отплыл в сторону.

– Ну почему ты с ним так? – спросил Панарин. – Ведь как кошка с собакой, право…

– Не люблю их, – сказала Марина. – Всегда такое впечатление, словно зашли в твое отсутствие в твою комнату и роются в сокровенных бумагах…

– А что в наше время стоит скрывать? – невинно спросил Панарин. – Открыты наши души…

– Хочешь поссориться?

– Не хочу.

– Шарлатаны, – сказала Марина. – Алхимики-астрологи двадцать второго века. Пользуются, что мы стали добренькие и позволяем бездельникам валять дурака. Выдумали бог знает что и вытворяют черт знает что…

– Нелогично, Мариночка. Не вяжется одно с другим.

– Почему?

– Если они шарлатаны, нет смысла бояться, что они прочитают твои сокровенные бумаги. А если смогут прочитать – какие же они бездельники, алхимики и астрологи? Хотел бы я уметь читать мысли…

– Ну, и что бы ты обо мне узнал? О тех, кто был до тебя? И что бы это тебе дало?

– Я не о тебе. Так, обобщаю.

Стало светло, как в ясный полдень, они зажмурились от неожиданности, из глаз выступили слезы, и привыкнуть к свету удалось не сразу. Высоко над скалами повисли три «Гелиоса», памятные Панарину по Дальней разведке – мощные светящиеся бомбы, рассчитанные на три часа горения, и на сотне квадратных километров наступил рукотворный день, разве что свет был белее и резче солнечного и четче обрисовывал тени, но так было даже лучше – будет более заметен свежий кратер.

Видимо, перед отлетом кто-то из планетологов успел провести детальный инструктаж – мобили, повисшие пестрым колышущимся ковром, вдруг разбились на стайки и целеустремленно разлетелись в стороны, ныряя в пропасти и ущелья, методично осматривая склоны гор. Это был хорошо организованный за короткое время поиск, не уступающий, признал Панарин, иным операциям Дальней разведки.

Его работа свелась к роли извозчика, выполняющего приказы Марины. Она снимала суетившиеся мобили, горы, заставила подняться чуть ли не к самым «Гелиосам» и засняла оттуда всю панораму поисков. Наконец решила, что сделала все.

– Сделай волевое лицо, – сказала она. – И с надеждой ищи глазами кратер. Запечатлею и тебя для истории как участника поиска.

– Поиск… – сказал Панарин. – Смотри, первый азарт прошел…

Возбуждение действительно схлынуло – мобили замедлили скорость, не так суетливо рыскали из стороны в сторону. Совсем близко прошла «семерка» – машина Крылова. Их мобиль повис в тени скалы – все-таки ночь на дворе, заявила Марина, да и стоит ли так уж суетиться?

– Собственно говоря, из-за чего такой переполох? – сказала она. – Грохнулась еще одна здоровенная глыба…

– Конечно, андромедянский корабль был бы предпочтительнее, – сказал Панарин устало.

– А что? Отличный получился бы фильм. Жаль, что здешние астроархеологи не оправдали надежд своего племени… Хотелось бы наткнуться на что-нибудь таинственное в пику твоему Снергу. Выдать тебе маленький секрет полишинеля Глобовидения?

– Ну, выдай.

– Мы с твоим Снергом в свое время долго сражались за бразды правления над «Т – значит тайна». Выиграл он – у него было больше фильмов соответствующего профиля, больше стажа, больше опыта, и он меня обошел. А жаль. Вы, мужчины, меньше подходите для того, чтобы разгадывать тайны. У нас это получается лучше, потому что каждая женщина сама – тайна.

– Ого, аксиомы у тебя…

– Да, – сказала Марина. – Я такая. Как говаривали наши предки – крученая девка. Хочешь что-нибудь опровергнуть? Я же чувствую, тебя так и тянет что-нибудь во мне опровергнуть…

Панарин промолчал – невозможно лечить, не имея рецептов… Он примерно знал и мог объяснить себе уязвимые точки Марининой философии, и то наносное, что присутствовало в ее характере, то, от чего лучше бы решительно отказаться. Но как ей это сделать, он не взялся бы подсказывать, и что предложить взамен, тоже не знал. Так что пока разумнее было молчать, не размениваясь на бесцельные пустопорожние обличения. Что он и делал в критические моменты возникавших споров.

– Даже странно иногда, что ты звездолетчик. Тебе бы поэтом быть. Романтиком. Века этак восемнадцатого.

– Почему? – спросил Панарин.

– Потому что ты, как и они, обожествляешь любовь. То ли ждешь от нее, как от Дельфийского оракула, ответа на все без исключения вопросы бытия, то ли она для тебя – средство достижения высшей степени самосовершенствования, к которому стремились буддисты. А ее нет, любви. Вернее, она есть, но настолько непохожа на все, что ты о ней мысленно нагородил… И какая же глупость именовать тебя командором –