– Но ведь нельзя строить все на сиюминутности, – сказал Панарин.

– Мы и не строим, – сказал Каратыгин. – Мы финансируем даже более шаткие, чем ваш, проекты. Большое количество энергии выделяется ежегодно даже полигону «Телемак-Гамма» – весьма и весьма проблематичному проекту, ставящему целью создать установку, с помощью которой можно будет наблюдать прошлое.

– «Телемак-Гамма» не добился ровным счетом никаких успехов, – сказал Панарин. – А наши машины времени летают, пусть не далее десяти парсеков.

– А нужно ли пока больше? Я снова вернусь к цифрам. В Системе обитают одиннадцать миллиардов человек, жизненного пространства и ресурсов хватит еще на столько же – не зря единственный опыт массовой колонизации, Эльдорадо, так и остался единственным опытом. Вне Системы живут около трехсот девяноста тысяч человек, из них триста пятьдесят тысяч – опять-таки на Эльдорадо, обеспечивающем себя всем необходимым. Остается около сорока тысяч. Одиннадцать миллиардов и сорок тысяч – как вам сопоставление? Строго говоря, Большой космос, куда вы пытаетесь прорваться, нам пока не нужен. Ойкумены, того, что мы в ней имеем, человечеству хватит на сотни лет. Такое уже случалось в истории человечества. Америку открыли за сотни лет до Колумба, но особенно она никому тогда не была нужна. Конечно, я не провожу аналогий, но ситуации чем-то схожи. Человечество не испытывает пока потребности стать галактической расой. Не зря, повторяю, опыт Эльдорадо остался экспериментом – волна массового интереса к переселению на другие планеты схлынула, Большой космос нужен на данной стадии развития лишь определенному проценту ученых да туристам. Над нашим обществом давно не властны исчезнувшие деньги, но их функции в какой-то мере выполняет энергия. Если сравнить человечество с семьей прошлого, вынужденной скрупулезно рассчитывать свой бюджет, то вы, простите, напоминаете мальчишек, то и дело клянчащих деньги на сласти и развлечения. А человечество пока вынуждено строго планировать энергетический бюджет…

– И что же вы намереваетесь предпринять? – спросил Муромцев.

– Вынести на Совет Системы вопрос о всеобщем референдуме относительно Проекта «Икар». Я защищаю не узковедомственные интересы – я представляю не такую уж малую часть человечества, которая считает, что Проект следует значительно сократить.

– И вы прилетели благородно предупредить нас – «иду на вы»? – бросил Панарин.

– Как это принято в наше время. И еще – не настолько же вы «икароцентричны», чтобы забыть о том, что работаете не для удовлетворения собственных мечтаний, а от имени и по поручению человечества? Я хочу, чтобы вы помнили – вашими работами распоряжается человечество, и сделаете вы то, что оно вам прикажет.

– Собираетесь значительно урезать лимиты?

– Значительно. Оставить один полигон из девяти. И ждать, что со временем возникнут новые факторы, которые и выведут вас из тупика.

– Ждать…

– Да, ждать. Вы, конечно, скажете, что закрытие полигона Икс лишит возможности проверить теорию Альфа, а свертывание работ на Игреке повредит теории Бета. Что-то в этом роде (судя по лицу Муромцева, что-то в этом роде он и хотел сказать). Простите за резкость, но здесь собрались взрослые люди, специалисты. Сколько можно манить зыбкими надеждами и уповать на завтрашний день, на волшебника, который появится и выручит? Не слишком ли по-детски? Семь лет вы топчетесь на месте, почему же мы должны верить, что с завтрашнего утра все изменится? Возможно, вы ищете не там. И не так. Мы технари, вы и я, будем реалистами. До тех пор, пока не удастся удовлетворить всех без исключения, человечество вынуждено идти на определенные жертвы. Я выражаю интересы части экономистов, энергетиков, тех, кто занимается социальным планированием, части руководства Звездного флота – если говорить о специалистах. Если говорить просто о землянах, то количество тех, от чьего имени я выступаю, настолько велико, что дает нам право от имени тех, кто избирал нас в Совет Системы, ставить вопрос о референдуме. Но теперь у меня действительно все. Я готов на любую полемику, но с условием – опирайтесь на логику и факты, без эмоций и абстрактных высоких слов.

«Я ничего не скажу Снергу насчет фильма, – подумал Панарин. – Потому что ничего хорошего из этого не выйдет, действительно, в глазах многих и многих мы стали не более чем фанатичными пожирателями энергии, питающей очередной перпетуум-мобиле… а может, мы не кажемся оными, а являемся ими на деле? Нет! Гнать эту мысль, потому что за ней неминуемо придут другие, которые завершатся…»

– Я должен добавить, – сказал Каратыгин. – Академик Лобов вернулся к преподавательской работе. За четыре часа до старта моего корабля доктор Бакстер заявил репортерам Глобовидения, что покидает Проект «Икар».

Панарин почувствовал, что Марина коснулась пальцем его запястья – и еще раз, и еще. Он хотел обернуться к ней, но узнал в этих нажатиях азбуку Морзе, РО – знак вызова. Не глядя, нашел ее ладонь и большим пальцем просигналил ПР – «прием».

– С-л-е-д-у-ю-щ-и-м б-у-д-е-т Я-р-о-ш.

– Б-ы-т-ь т-а-к-о-г-о н-е м-о-ж-е-т, – ответил Панарин.

– Я с н-и-м г-о-в-о-р-и-л-а.

Панарин отдернул руку. Что ж, язвительность Яроша могла и не относиться к Каратыгину, а быть последней насмешкой над самим собой – те, кто уходит, любят порой представлять в ироническом свете свои долголетние усилия, это придает им решимости не передумать, ни о чем не жалеть, ни о чем. Ах, Витольд Янович… Значит, остаются только Муромцев, Берк и Терлецкий – но надолго ли и они? А что потом?

Он поднял голову, услышав стук отодвигаемых кресел. Каратыгина уже не было. Молчание стало тяжелым, как свинец, мучительным, как фотография ушедшей навсегда женщины. Люди тихо выходили с углубленно-озабоченным видом, словно торопились куда-то. Панарин догнал Яроша, тронул за тонкий локоть:

– Витольд Янович…

Прежде чем Ярош обернулся, прошло секунды на три больше, чем необходимо человеку, чтобы ощутить прикосновение и понять, что обращаются к тебе. Панарин вдруг вспомнил, что Ярош очень стар. Раньше этого не ощущалось – когда профессор работал на большом вычислителе, деловито суетясь у занимающих две стены пультов, как выкованный из железа гном, азартно спорил на всевозможных дискуссиях, что устраивала молодежь по поводу и без повода, и даже танцевал вечерами в «Приюте гиперборейцев».