Когда Тит нашел Ильина, в деревню примчался корреспондент местной газетки, повыпытывал у Тита подробности, и наутро они, подробности, были оттиснуты типографским способом на всю губернию. Центральная пресса очухалась попозже, но тогда уже на Ильина и его престранную историю наложили лапу гебисты, поэтому все публикации в Москве ограничились вольной перелицовкой заметки из губернской газеты. Но Тит хранил их все. Говорил, что ни о нем, ни о его знакомых газеты никогда раньше не писали, а тут…
Но это Тит. А Ильин с пытливым идиотизмом искал и находил в прессе знакомые фамилии государственных деятелей, которые и здесь оставались деятелями — только деятельность их направлялась «на благо развитого национал-социализма», по-мичурински прижившегося на крепких корнях русской национальной идеи. Просто социализм ей, идее, особо расти не давал, охорашивал ее приставкой «ИНТЕР». Ильин ловил фамилии известных журналистов, которые — так выходило! — складно врали о том же, о чем столь же складно врали в газетах из прежней жизни Ильина, которую он — вопреки здравому смыслу — числил более реальной, нежели нынешнюю. И когда какой-нибудь двойник писал в «Известиях» о… О чем?.. Ну, например, о собранных всем миром и легко потерянных денежках, бездарно вбуханных в строительство Суперпамятника Окончания Войны и Воцарения Всеобщего Мира на Поклонной горе в Москве; или о мощном торговом рэкете, свившем себе подлое гнездо в огромном торговом центре у Крестовской заставы, где тысячи мелких торгашей выкладывали еженедельную дань посыльным так называемого «люберецкого картеля»; или о гражданской, по сути, войне в суверенном Закавказье; или о мощном пожаре в пятизвездочном отеле «Петербург» — в Петербурге, естественно; или об очередном захвате террористами самолета в каком-нибудь Симферополе или Сочи, — когда вылавливал он такие до боли знакомые еще по Той жизни мерзости, радовался как дитя. Почему? Да потому — вот же странная человеческая натура! — что искал-то он не просто знакомое, но тоже
Парадокс, имевший место и в Той жизни: проигравшие войну живут лучше победивших.
Но ему-то чего переживать за свое прошлое? Оно осталось в прошлом (прошлое — в прошлом, так!) и только шепотом, только памятью окликало Ильина, ибо даже глухие вести из социалистической Африки, попадавшиеся там-сям в газетах и журналах, пробивавшиеся сквозь «железный занавес», повешенный неокоммунистами на жарких границах Системы, даже вести эти ничем не напоминали знаемое Ильиным. Социализм, взращенный в саванне, в пустыне Калахари, на снежных вершинах Капских гор, если и походил на тот, что прорастал в Цюрихе, а крепнул на просторах Родины чудесной, закаляясь в битвах и труде, то лишь его тоталитарными амбициями и казарменной свободой. Так по крайней мере писалось в любимых Ильиным газетах унд журналах. Но Ильин-то, социализмом взлелеянный, не верил газетам унд журналам — социализм его и приучил не верить. Ильин, вон, весь истосковался, как лермонтовский парус. Бури ему, видите ли, бури!.. Или просто «мучительно жалко» (откуда цитатка? Не из Николая ли Островского?..) было себя и своих оставленных в прошлом соотечественников, у которых, если верить тоже прошлой песне, всего-то и было в хозяйстве, что одна Победа, одна на всех, — и ни хрена больше?.. У нынешних соотечественников Победы не было, зато всего иного до хрена имелось…
Так неужто и впрямь жалость Ильина вела, жалость плюс острая ностальгия по навеки утерянному и никому на фиг не нужному прошлому? Может, и так. Скорее всего так.
Действие
Ильин вошел и увидел премиленькую больничную палату на одного клиента, койку пружинную, тумбочку деревянную со скругленными углами, окно зарешеченное, в углу — параша, то бишь унитаз, а рядом с ним — умывальник. На единственной табуретке сидел молодой, лет тридцати, мужчина и приветливо улыбался Ильину.
— Здравствуйте, Иван Петрович, — сказал мужчина красивым баритоном. — Если хотите сесть, садитесь прямо на кровать. Здешние эскулапы на мебель не щедры. Да ведь их и понять можно. Кто контингент? Психи буйные. Мебели на них не напасешься… Так что садитесь, садитесь. Даст Бог, насидеться здесь не придется…
Качки топтались у двери.
Ангел опять увял.
Ильин сел на кровать. Пружинная сетка, как батут, упруго подалась под задницей. Ильин аж ухватился за спинку, чтоб не опрокинуться.
Мужчина засмеялся.
— Аттракцион, — сказал мужчина. — Как же на ней спать-то?.. — Ответа он ни от кого не ждал, посему обернулся к качкам: — А вы, мальчики, идите, оставьте нас, мы тут сами разберемся.
— А это… — косноязычно начал один из мальчиков, намекая, видно, на буйство духов, на легкий полтергейст, который вполне способен учинить помешанный Ильин.
— А вы недалеко, — мгновенно усек мужчина. — Вы за дверью побудьте, ежели что… Да только, думаю, Иван Петрович бунтовать не станет. Ведь не псих же он.
Ильин молчал, не собираясь подтверждать смелое предположение. Хотя молчание — знак согласия. Мужчина так и понял.
— Я кликну, — ласково сказал он качкам, и те неохотно слиняли, но дверь прикрыли не плотно, оставив-таки щелочку для контроля. — Ах, непослушные, — вздохнул мужчина, но с места не двинулся и обратился к помешанному Ильину: — Вы, надеюсь, поняли, Иван Петрович, куда это мальчики вас привезли?
— Чего ж не понять, — буркнул Ильин. — И психу ясно…
— А тогда и разговор будет короткий. Короткий — здесь. А уж где длинный — выберем. Или, может, вы предпочитаете полечиться малость? С месячишко так…
— Я здоров.
— Не сомневаюсь, но определять степень нашего здоровья дано специалистам. Лишь им. А они не верят в здоровых людей… Знаете, Иван Петрович, в этой городской психушке есть, на мой взгляд, совсем здоровые люди. Вернее, были здоровые. А к докторам только попади… Так, значит, вы не хотите к ним попасть?
— Не хочу.
— Вот и ладно. Я ведь только показал вам возможные печальные перспективы, только намекнул… Но Москва-то слухами полнится. И вы, наверно, слыхали о гебистских застенках в больнице имени господина Кащенко? Или в иных, в этой, например?.. Слыхали, слыхали… Так давайте скорей уйдем отсюда, и не дай вам Бог воротиться обратно… Впрочем, все от вас зависит, от вашей откровенности… — он встал.
Чем-то он напоминал Ильину гебиста из рентхауса: такое же псевдосветское многословие, фальшивое актерство, только костюмчик подороже и морда посвежее. Ну, и чин небось повыше. Все они одинаково фуфлово работали, пошло. Тот, который его в полуподвал на Полянке пристроил, тоже так начинал — велеречиво и с плохо скрытой угрозой. Намеренно плохо скрытой. Это у них стиль такой, похоже: мол, знаем-знаем все, да не протреплемся…
— Почту за честь, — культурно сказал Ильин и тоже встал.
— Ловко ты! — одобрил невесть откуда всплывший Ангел.
А что ловко — не объяснил, некогда было: гебист уже стремился к приоткрытой двери, вроде бы даже забыв об Ильине, но мальчики-качки о нем не забыли, приняли подопечного по инструкции — шли пообок, аки псы лагерные…
Да псами и были.
— Это куда меня ведут? — спросил Ильин.
— Не знаю, — беспечно ответил Ангел. — Но не страшись. Ничего ужасного впереди не вижу.
— Ты, видно, ослеп, — обозлился Ильин. — Вообще ни хрена не видишь, и час назад не видел, исчезаешь куда-то всю дорогу, а меня чуть в психушку не заныкали. Хранитель, называется…
— И называюсь. — Ангел сделал вид, что обиделся. — И храню, между прочим. Где бы ты сейчас был
