Зойка, Зоя Александровна, была, как вы просекли, женщиной решительной, не страшащейся возможно нежелательных последствий своих неосторожных шагов. Неженских шагов. Что может, к примеру, повлечь за собой история с малозаконным вселением американских соратников по технической революции в приготовленные к плановому ремонту номера? Выговорешник? Лишение квартальной премии? Временное понижение в чине? Да что бы ни повлекло, Зойке на это начхать: дело сделано, доброе дело, люди спят в постелях, а не в креслах, это — главное, остальное — фуфло. Дальше. Что стрясется, если под означенным тополем лежит… ну кто?.. пьянь?.. убивец?.. насильник-извращенец?.. Что-нибудь, конечно, стрясется, факт. А если не пьянь, не убивец, не насильник? Если там человек концы отбрасывает и одна только Зойка, одна в целом мире — ну нет кругом ни души! — может накрутить «ноль три» и вызвать спасение?..

Людей, способных на поступок, — не на подвиг, нет, на обыкновенный человеческий поступок, не влезающий в рамки всякого рода умных инструкций и правил! — в нашей державе с гулькин нос. С безоблачного детства, с яслей и детсадов всех стригут под одну гребенку, учат не высовываться, не лезть в пекло поперек батьки, а сам батька тоже в пекло не рвется, подавая растущей смене наглядный урок осторожности. Никто не хочет принимать решения сразу. Любимые аргументы: надо подумать, посоветоваться, желательно — с народом. Или так: надо создать комиссию по изучению того-то и сего-то, комиссия изучит и доложит — опять же народу. А если ситуация требует немедленных действий? Если завтра, через час, через секунду будет поздно?..

Хотя, хотя… Немедленные действия мы тоже проходили, и ни к чему толковому они не приводили. Наоборот. Это объяснимо: нежелание принимать экспресс-решение логично рождает неумение его принимать. Опять-таки никто и не умеет…

Ладно, туманные аналогии — побоку. Эдак мы часом в высокие государственные сферы залетим, а при чем они здесь, в Девятом проезде Марьиной рощи? Кесарю — кесарево, а Зойке, выходит, — Зойкино…

Под тополем прямо на мать — сыре — земле полулежал, подперев спиной дерево, какой-то мужичок. Старый или молодой — Зойка не рассмотрела, да не очень-то и рассматривала. Села на корточки, спросила деловито:

— Что стряслось? Пережрал, болезный?

Болезный взглянул на Зойку долгим, как писали в старых романах, взглядом. Странная штука: темнота темнотой, а Зойка резко увидела глаза, будто подсветили их изнутри невесть как, или — что реальнее! — отразилось в них чье-то кухонное окно на первом этаже Зойкиной «башни». И явилось оттуда — из глаз, конечно, а не из окна — эдакое настороженное ожидание. Кого? Чего?..

— Что молчишь? — Зойка не оставила привычно-фамильярный тон, коим вела беседы с многочисленными алкашами из отельной обслуги, хотя и понимала, что болезному худо: то ли сердце прижало, то ли почки, то ли печень, то ли селезенку скрутил летучий приступ, бывает. Но тон сей для Зойки был некой защитной реакцией от разных «вдруг»: мужик все-таки, существо непредсказуемое. Может, придуривается?.. Пусть решит, что перед ним рядовая хабалка из овощного, которая — в факте посягательств на честь запросто врежет по вышеуказанным внутренним органам. — «Скорую» тебе позвать, а, милый?..

Мужик разлепил губы и вроде что-то вякнул.

— Чего-чего? — Ничего, пардон, за дурную рифму, не поняла Зойка и бесстрашно наклонилась над мужиком. — Повтори…

Скорее догадалась, чем услышала:

— Идите… Я полежу…

— Во блин! — изумилась хабалка из овощного. — Полежит он… А помрешь?.. Я, выходит, виноватая буду.

— Я полежу… — через силу повторил мужик и — вот странность-то! — чуть растянул губы вроде в улыбке.

Вроде, значит, улыбнулся он, и Зойка увидела: мужик нестарый, лет, может, сорока, рано такому под тополями концы отбрасывать. Улыбка и решила дело: насильник и убивец, по мнению Зойки, улыбаться жертве не станет.

Сидеть на корточках было неудобно, да и напомним: ноги у Зойки гудели по-прежнему. Она подтянула юбку и бухнулась на колени.

— Видишь, я перед тобой на коленях стою. А ты лежишь. Погано… Почему «скорой» не хочешь? Боишься — упекут? Ну, давай я твоим домашним звякну. Давай телефон. — Все еще хабалка, все еще Художественный театр.

— Нет, — выдохнул мужик.

— Телефона?

— Дома…

— Бомж, что ли? — удивилась Зойка.

Нет, на бомжа мужик не гляделся. Ну ковбоечка, ну джинсы, ну сандалии все хоть и отечественной постройки, однако аккуратное. Провела ладонью по щеке: явно брился с утра, явно. Где, как не дома?

— Приезжий? — новый вопрос задала, потому что на бомжа мужик не среагировал.

— Вроде…

Вот ведь идиотская ситуевина! Поздний вечер, глухая улица, мужик помирает, а Зойка стоит перед ним на красивых — подчеркнем лишний раз коленях и пытает биографию по пунктам стандартной отельной анкеты. Бред!

— Ладно, — вновь мгновенно решила она, — я в этом доме живу. Встать сможешь?

— Я полежу, — занудно повторил мужик.

Зойка уже и злиться начала:

— Заладил: полежу, полежу… Подымайся!

Ухватила его за подмышки (или под мышки? или вообще под мышки? Один разве что Даль знает…), потащила. Мужик не противился, но особо и не помогал. Тяжел был, как боров. Тащить его было скучно, поэтому не станем описывать процесс, а сразу перейдем к результату оного. Впихнула мужика в квартиру, подтолкнула к дивану, он плюхнулся на него (мужик — на диван) и отключился. Зойка уж на что вымоталась, а испугалась: ой, не помер ли, ой, не зря ли тащила? Нет, не помер, не зря: дышал, сопел, хрипел — и то хорошо. Сняла с него сандалии, чтобы обивку диванную ценную не загваздал, прикрыла пледом — пусть спит. Если спит…

И только тогда села в кресло напротив, вытянула — наконец-то по-прежнему красивые ноги, закрыла глаза (или куртуазнее к ситуации: смежила вежды?..) и немедля ужаснулась содеянному: на кой черт она его к себе притаранила? Мало ей своих забот, мало? Сама сегодня еле-еле дышит, бюллетень на раз дадут, а тут еще и полутруп на больную голову. Не-ет, «скорую», и притом — немедленно!

— Не надо «скорую», — внятно, хотя и не открывая глаз, произнес мужик.

Кто возразит против реальности телепатии, поднимите руки. Кто хоть раз в жизни не испытал ее странное, воздействие на издерганный неверием организм сапиенса советикуса? Нет таких, не ищите. А те, кто с пеной у рта отрицает непреложные факты — они-де антинаучны и антинародны! обыкновенные ретрограды, рутинеры и мракобесы. Природа антинаучной быть не может — вот вам афоризм к случаю…

Непреложный факт бревном лежал на югославском диване и на первый взгляд никак не реагировал на окружающую действительность. Просил-просил, чтоб ему полежать дали, и выпросил — дали. Но Зойка, женщина начитанная, охотно верящая в телепатию, телекинез, не говоря уж об экстрасенсах, живо встрепенулась и, не обращая внимания на трупное состояние гостя, потребовала ответа.

— Але, — оригинально начала она, — вы не спите?

Подметим: на «вы» перешла, зауважала…

Но мужик на пустой вопрос не откликнулся.

— Откуда вы узнали, что я про «скорую» подумала? — Плевать было Зойке на явное нежелание гостя вести салонную беседу, жажда знаний оказалась сильнее Зойкиного милосердия. — Ну вы же не спите, я ж вижу же! Откуда вы узнали, откуда? Может, я вслух сказала?

Кто бы устоял перед таким напором? Праздно спрашивать. Мужик тяжко вздохнул и, по-прежнему не