– А тебе больше КГБ нравилось? – издевательски спросил Директор. – Нету больше вашего КГБ. Спеклось. Кончилось.

– Это ты своим «шестеркам» расскажи, – посоветовал бывший генерал, – КГБ было и всегда будет. Мы еще памятник Дзержинскому на том самом месте восстановим. И всех, кто его убирал, всех, – поднял он палец, – поименно назовем.

– Испугал, – презрительно нахмурился Директор, – ты меня еще достань здесь, попробуй. На-кася, выкуси.

Он сделал большую фигу, помахав ею перед собеседником. Тот презрительно улыбнулся.

– Поэтому здесь под охраной сидишь. Боишься, что тебя сковырнут. Правильно боишься. Найдется какой-нибудь мальчик с длинным ружьем, приедет к тебе в гости, залезет вон на то дерево, – показал Константин Гаврилович за окно, – и все. Нету больше Директора.

– Ты меня не пугай, – с угрозой сказал Директор, – я уже пуганый. Чего тебе надо? Зачем приперся?

– Ты Графа знаешь?

– Ну, предположим.

– Так знаешь или нет? – настаивал Константин Гаврилович.

– Я тебе сказал – предположим.

– Это не ответ.

– А я у тебя не на допросе, чтобы тебе ответы давать.

– Ладно. Не хочешь – не отвечай. В общем, мне нужно знать, кто его поддерживает. Кто за ним стоит. Называешь мне имя. Или кличку. И я уезжаю. Больше мне ничего от тебя не нужно.

– Иди ты! – даже взвизгнул от такой наглости Директор. – Больше тебе ничего не нужно? Я сейчас вызову своих ребят, и тебя вон на том дереве повесят.

– Не пугай, – строго посоветовал его собеседник, – я тоже пуганый. Во-первых, на дереве меня никто не повесит. Полицейские узнают, местные жители, и придется тебе отсюда съезжать. А во-вторых, ты меня не тронешь, хотя бы потому, что мой самолет стоит в аэропорту и ждет, когда я полечу обратно в Москву. И все знают, что я прилетел к тебе на свидание. Представляешь, как тебя начнут искать, если я пропаду?

Он снова посмотрел на дерево и добавил:

– Да и репутацию ты свою испортишь. Тебе рекомендовали меня принять, а ты гостя своего удавил. Некрасиво как-то, не по-людски.

– Ты мне зубы не заговаривай, – ласково посоветовал Директор, – я ведь тебя и твою компанию могу на кусочки изрезать. И не обязательно здесь, в Праге. В Москве вас поймают и тепленькими ко мне привезут. Уже без вашего самолета. Вот тогда я посмотрю, как ты запоешь.

– Без самолета нельзя, – вдруг сказал Константин Гаврилович, – он ведь тебе еще понадобиться может.

– Ты намеками не говори, – нахмурился Директор. – При чем тут самолет?

– Барахлишко ты свое не все вывез, – вздохнул Константин Гаврилович, – а вывозить сейчас боишься. Ты ведь всегда любил золотишко, работу изящную. Деньги ты не любил, «бумажками» называл.

– Ну и что? – прохрипел Директор.

– Ничего. Вещички твои в Москве. А я на самолете летаю туда и обратно. И паспортишко у меня дипломатический. Смекаешь, в чем дело, Директор? Никто меня проверять не будет. И доставить барахлишко твое в лучшем виде могу.

– Ах вот ты о чем, – мрачно пробурчал Директор. – Откуда про золото знаешь?

– Про твои камешки вся Москва знает. Ты ведь у нас человек известный. Поэтому я вот что тебе предлагаю: мои ребята завтра привезут тебе барахлишко. А сегодня ты назовешь мне людей. Сделка честная. Имя за такую цену покупаю.

Директор молчал, облизывая губы. Он мучительно соображал.

– Если уж я знаю про барахлишко, значит, и другие знают, – продолжал Константин Гаврилович, – времени у тебя мало, Директор. Много ведь охотников появиться может. За всеми не уследишь. А я тебе неплохую сделку предлагаю.

– Я товарищей не продаю, – твердо сказал Директор.

– Это ты в МУРе расскажешь, – улыбнулся Константин Гаврилович, – за такие деньги ты не только товарищей, ты мать родную продашь. И не валяй дурака, Директор. Не нужно меня обманывать. Мне нужно знать, кто поддерживает Графа. Я ведь не для войны хочу, а для мира. Для благородного дела.

Директор долго молчал. Очень долго. Минут десять. Он мучительно соображал, как ему поступить. А Константин Гаврилович терпеливо ждал. Он помнил наставление своих учителей: в самый решающий момент давать подследственным самим решать свою участь. Тогда они бывают сговорчивее и добрее.

– Когда завтра прилетит самолет? – спросил наконец Директор, и Константин Гаврилович понял, что победил.

– Завтра в два часа дня. Кто поддерживает Графа?

– Вообще-то он сам по себе ничего не значит, – нехотя сказал Директор, – там другой крупный авторитет. Наблюдатель. Настоящий мужик, толковый, прямой. С ним можно договориться.

– Спасибо, – поднялся Константин Гаврилович, – завтра в двенадцать я жду твоих людей в аэропорту. Рядом со служебным входом. Пусть привезут чемоданчик. Доставим в Прагу в лучшем виде.

– Если чемоданчик пропадет… – медленно начал поднявшийся следом за ним хозяин.

– Не пропадет, – покачал головой его гость, – я в такие игры не играю. Раз сказал, что привезем, значит, привезем. Это ты всегда считал, что генералы дураки. Я ведь знаю, что бывает, когда начинаешь с другими тузами играть. Не дурак. Завтра твой чемоданчик будет у тебя в Праге. Прощай.

– Смелый ты человек, генерал, – на прощание сказал Директор, – если чемоданчик будет завтра здесь, значит, я еще немного твой должник. Можешь приехать ко мне еще один раз. За чемоданчик можно задать два вопроса. Но если чемоданчика не будет… Я ведь насчет дерева правду сказал.

– Я знаю, – кивнул его гость, – прощай.

Директор подошел к окну, долго смотрел на видневшиеся на соседнем холме деревья. Потом громко позвал:

– Валентин!

В комнату вбежал один из его охранников.

– Завтра мне груз должен прийти из Москвы, – сказал Директор, – когда придет, ты его примешь и привезешь сюда. А потом возьмешь ребят, поднимешься наверх и спилишь вон те три дерева.

– Зачем? – не понял охранник.

– Просто так. Не нравятся мне они. Слишком близко стоят к нашему дому, – объяснил Директор, все еще глядя в ту сторону.

Еще вчера он привычно подумал, что пора заехать к Якову Абрамовичу, посоветоваться с ним по поводу новой программы. Но в этот день Павел был загружен больше обычного. К нему не переставая заходили журналисты, он принимал иностранную делегацию, договаривался насчет нового оборудования.

В половине четвертого позвонила Женя. Она хотела уточнить кое-что насчет новой программы, но он быстро ответил, что собирается сам приехать в офис компании. Но вечером опять навалилась целая куча дел, и он не сумел поехать к Хозяину, как обещал.

Павел сам не понимал, какие именно чувства он испытывал. С одной стороны, ему нравилась его работа, нравилось, когда утром к дому подъезжал автомобиль с личным водителем, нравилось, как почтительно его приветствуют в коридорах студии, где он уже научился сановно нести свое тело, отвечая на приветствия легким кивком головы. Ему нравился процесс подготовки программ, в котором он принимал самое непосредственное участие. Ему впервые начало нравиться осознание собственной значимости.

Но с другой стороны…

С другой стороны он уже не был тем журналистом Пашкой Капустиным, который мог так безжалостно и агрессивно терзать своих собеседников во время интервью. Он уже не мог позволить себе выпускать подобные программы в эфир, понимая, что отныне отвечает не только за себя и свою команду, но и за работу всего канала. За непродолжительное время он неуловимо для себя поменялся, превратившись в