это не будет числом «пятьдесят четыре», а все той же цифрой кода, декодировать которую, видимо, не так уж трудно, как это может показаться с первого взгляда. У нас ведь нет расхождений в предположении, что разумные существа, передающие нам информацию, не менее нас заинтересованы в простоте своего кода.

— Они там тоже, должно быть, с головой, — вызвав улыбку присутствующих, высказывается и Пархомчук. — Мы же не шифровку тайных космических агентов перехватили, а, скорее, приветствие какое- нибудь. Привет, мол, земляне!

— Молодец, Остап Андреевич, — протягивает руку Пархомчуку Галина. — Очень дельное замечание сделали.

— В чем другом, а в тайных агентах Пархомчук понимает толк, — усмехается кто-то из астрономов. — Он больше нас всех вместе взятых детективных романов перечитал.

— Ну хорошо, не будем спорить, — произносит Басов. — Если все действительно так просто, то тем лучше. Будем надеяться, что вы и разгадаете все это без особого труда.

В тот же день прибывает из Москвы заместитель директора астрофизического института Петр Петрович Зорницын. Ознакомившись с показаниями аппаратуры и со всеми расчетами Кострова, он спрашивает:

— Как вы считаете, Алексей Дмитриевич, можем мы теперь опубликовать официальное сообщение о приеме искусственного сигнала из Космоса?

Костров молчит, обдумывая свой ответ. После шумихи, которая была поднята в мировой печати в связи с легкомысленным заявлением Басова, ему и сейчас кажется преждевременным делать какое-либо официальное заявление. Нужно бы сначала разгадать смысл принятого сигнала.

Догадавшись о сомнениях Кострова, Петр Петрович поясняет:

— Дело, видите ли, вот в чем: сейчас западная печать в идеологической борьбе против нас широко использует неудачи попыток принять сигналы из Космоса — и наши неудачи и неудачи своих ученых. Объясняют они эти неудачи тем, что высокоцивилизованные миры не только не существуют, но и не могут существовать.

— Я уже слышал эту версию, — поморщившись, замечает Костров. — Они давно уже утверждают неизбежность самоубийственных войн, но ведь это сказка для простаков.

— К сожалению, таких простаков еще достаточно на нашей планете, — вздыхает Петр Петрович. — Да и сказка не такая уж наивная, а скорее страшная. Западноевропейский обыватель, запуганный ужасами грядущей термоядерной войны, готов всему поверить. А это парализует его сознание. У него буквально руки опускаются после таких статей. «К чему, — думает он, — протестовать против чего бы то ни было, когда человечество все равно обречено?» Понимаете вы теперь, как важно было бы сообщить именно сейчас о вашем открытии? О том, что во Вселенной существуют могущественные цивилизации, способные, преодолев космические пространства, сообщаться друг с другом.

— Я прекрасно все это понимаю, Петр Петрович! — горячо восклицает Костров. — Но после шумихи с Климовым нужно аргументировать наше сообщение очень вескими доказательствами. И, уж конечно, в нем нельзя оставлять каких-либо неясностей. А ведь мы не расшифровали пока принятого сигнала. Этим могут воспользоваться провокаторы. Разве помешает им что-нибудь объявить этот сигнал сигналом бедствия, космическим SOS? Понимаете, какое это может произвести впечатление? Могут пустить слух, будто гибнет целая планета, взывает о помощи, мы же бессильны оказать ее. А кроме нас, по их версии, некому. Все остальные разумные миры считают они давно погибшими. И вот гибнет теперь какая-то из планет Фоциса, а мы на очереди… В самом деле станет страшновато.

Алексей Костров даже ежится невольно, представив себя на месте читателей многотиражных заокеанских газет, слушателей радиовещания и зрителей телевизионных передач, которых почти ежедневно пичкают теперь описаниями космических катастроф.

— Вот и надо бы вам, дорогой Алексей Дмитриевич, выступить возможно скорее, ибо проблема связи с другими обитаемыми мирами превращается теперь из чисто научной в остро политическую.

— Мы сделаем все, Петр Петрович, что только будет в наших силах и даже, может быть, сверх наших сил, — обещает Костров.

Дни и ночи вся обсерватория занята поисками разгадки принятого сигнала. Занимаются этим и в институте астрофизики. Большинство сходится на том, что пока еще слишком мало данных и что надо подождать получения новых сигналов, которые могут послужить ключом к расшифровке космического кода.

А космическая радиопередача на волне двадцати одного сантиметра ведется уже вторую неделю. До смены частоты остается, следовательно, еще около трех недель. Галине это кажется почти вечностью.

— И вы ждете, когда это произойдет? — ревниво спрашивает она Кострова.

— Нет, я этого не жду, — отрицательно качает головой Алексей Костров. — Я не сомневаюсь в достоверности нашей догадки. Досадно только, что принятый сигнал не поддается расшифровке. Мы ведь полагали, что он должен быть очень простым.

— А почему вы думаете, что он сложен? Почему вообще мы все думаем, что он предназначен для нас? — лихорадочно блестя глазами, спрашивает Галина. Она сегодня кажется Алексею слишком возбужденной.

— Я вовсе не думаю этого… — пытается возразить ей Алексей.

Но она торопливо перебивает его:

— Не вы лично, а вообще все. Особенно Басов. Он ведь считает, что чуть ли не ему персонально все это адресовано или уж по меньшей мере возглавляемой им радиообсерватории. При такой эгоцентрической точке зрения не многое, конечно, разгадаешь. Я сегодня весь день думала об этом и почти убеждена теперь, что разгадать космический сигнал мешает нам убежденность, будто подается он нашей планете.

— А кому же тогда? — удивляется Костров. — Хотя позвольте…

— Вот именно! — снова прерывает его Галина. — Не одни же мы в нашей Галактике. А если так, то мы можем и не участвовать в космическом разговоре, а всего лишь подслушивать его, хотя это может очень обидеть и даже, пожалуй, оскорбить товарища Басова. И слушаем мы вовсе не космический монолог, а диалог двух разумных миров.

— Вы полагаете, значит, что мы находимся где-то между ними? А те, которым передают этот сигнал, еще дальше нас? На расстоянии шестидесяти или более световых лет? Вот, значит, почему отдельные элементы этого сигнала передаются так долго…

— Ну да, конечно же! На таком расстоянии они ведь подвергаются еще большему искажению, и только большая продолжительность передачи каждого элемента позволяет восстановить его в первоначальном виде.

Они шепчутся теперь как заговорщики, понимая друг друга с полуслова.

— Значит, первый этап их связи уже миновал? — не то спрашивает, не то утверждает Костров.

— Вне всяких сомнений! Они уже задали друг другу какие-то вопросы и теперь отвечают на них.

— В цифре «шесть» может, значит, заключаться ответ на какой-то из этих вопросов?

— Не сомневаюсь в этом! Ответ всегда ведь лаконичнее вопроса. Нужно только попытаться представить себе, что могли спрашивать обитатели одной планеты у обитателей другой. Конечно же, они не задавали друг другу праздных вопросов о том, например, какая у них погода.

Галина рассуждает очень уверенно. Похоже, что мысли эти не только что родились у нее, а выношены в ходе долгих раздумий. Алексей и сам мог бы высказать кое-какие соображения по этому поводу, но ему не хочется нарушать логики рассуждений Галины, и он терпеливо слушает ее.

— Что же все-таки стали бы спрашивать они друг у друга, чем интересоваться? — продолжает она развивать свою идею, задавая эти вопросы, видимо, не столько Кострову, сколько себе самой. — Что на их месте захотели бы спросить у них мы? Конечно, что-то самое главное, самое существенное. То, что потом