— А не взять ли нам еще и прелестных пончиков с повидлом, а также кофе? — вдруг, неожиданно оживившись, предложил он.

Я согласился, и мы взяли по три стакана кофе и по шесть пончиков с повидлом.

Мы ели пончики с повидлом, и беседа о возвышенном продолжалась.

— Дело в том, что ритуал, — говорил кореец, жестикулируя рукой с зажатым в ней пончиком и роняя капли повидла себе на рубашку, — дело в том, что ритуал — это тогда, когда два толстых человека встречаются и борются за приз — за женщину или быка. Тогда они должны делать все самое трудное, и при этом наименее эффективное. Если это форма, то один или два человека показывают хвост павлина. Они выглядят красиво, но их основная цель — выглядеть красиво. Если же это — искусство, то один человек живет в трудном мире, и живет при этом хорошо.

— Но вы говорите о жизни, а причем же здесь боевое искусство? — спросил я.

— Если кто-то мешает ему жить хорошо, он просто пробивает ему голову, — с выражением явного удовольствия заявил кореец.

Мы доели пончики и начали пить кофе. Качество кофе явно оставляло желать лучшего, и на его поверхности плавали мерзкого вида пенки.

Кореец набирал кофе в рот и с отвращением сплевывал пенки на стол и на пол, отхлебывая кофе с таким шумом, что люди за соседними столиками поневоле оглядывались на него. Кореец не обращал ни малейшего внимания на окружающих и лишь время от времени менял положение ног, закидывая их одну на другую и демонстрируя всем замысловатый фасон своих туфель. Мысленно я возблагодарил небеса за то, что среди посетителей не было моих знакомых.

Под конец нашей беседы, когда кофе был почти допит, я задал вопрос:

— А чему же вы все-таки сами учились?

— Меня обучали секретному искусству, — сказал мой спутник, — но об этом искусстве не говорят с первым встречным, даже если он тебя отвел в заведение общественного питания и пожрал за твой счет.

На мгновение я онемел от возмущения и, стараясь казаться спокойным, возразил:

— Но я же не напрашивался, вы сами предложили угостить меня.

— Обидчивость — одна из уязвимых черт, препятствующих воинскому искусству, — с важностью заявил кореец. — Настоящий воин не должен обладать эмоциями.

— А вы — действительно настоящий воин? — спросил я.

— Вы знаете, зависит от того, с какой стороны посмотреть, — сказал он. — На земле я ноль, но в воздухе…

— Как понять «в воздухе»?

— Меня с детства учили воинскому искусству, но меня учили драться только в воздухе.

Это заявление меня окончательно заинтриговало. Мы немного помолчали. Затем, очевидно, заметив, что меня все-таки обидели его слова о том, что он не хочет разговаривать с первым встречным и о дармовом угощении, кореец выдал следующий перл:

— В принципе можно простить иностранцу за плохое владение языком. Мне трудно выражать гладко свои мысли.

Я ответил:

— Не так уж бугристо вы выражаете их. Вы же сами предложили угостить меня. Могли бы этого не делать. Кстати, у меня с собой все равно почти нет денег, поэтому считайте, что пропала ваша трешка или сколько вы там заплатили за обед.

— Я не волнуюсь за трешку, — сказал он, — я волнуюсь за твою душу.

— Вы случайно не миссионер какой-нибудь восточной церкви? — спросил я.

— Нет, — ответил азиат, — никакой я не миссионер восточной церкви, я — хранитель великого знания.

— Но это больше напоминает цирк, — заметил я. — И какое же знание вы храните?

— Придет время, и ты, презренный, узнаешь, — отрезал кореец.

— Вот я уже и презренный, — усмехнулся я.

— Я погорячился.

— А как насчет ваших эмоций?

— Какой ты наблюдательный, — азиат захлопал в ладоши. — Но это эмоции, которые внешние.

Некоторое время разговор продолжался в таком же ключе, как вдруг мой спутник неожиданно спросил:

— Тебя вообще интересует боевое искусство? Ты много говорил о нем, но сможешь ли ты непосредственно его воспринять? Немного раздраженно я поинтересовался:

— Куда же мы пойдем его воспринимать на полный желудок?

— Полный желудок — основа воина, — заявил кореец. — Чем полнее середина, тем она крепче.

— Но с полным желудком трудно передвигаться, — возразил я.

Кореец засмеялся, с шумом отодвинул стул, вышел из-за стола и направился в туалет. Я машинально последовал за ним. В туалете он принялся самым тщательным образом мыть руки. Я молча стоял рядом.

— После еды надо мыть руки, — безапелляционно заявил кореец.

— А почему вы не мыли руки перед едой, — спросил я, как-то механически начиная мыть руки.

— Раньше у меня руки были чистыми, они не были жирными. А теперь у меня жирные пальцы. В этой пельменной не моют тарелки. Когда я брался за тарелку, чтобы выпить бульон через край, у меня руки стали жирными, а я не люблю, когда у меня жирные руки.

Я нахально спросил:

— А после туалета руки моют?

— Моют руки перед туалетом, потому что ты можешь всякую гадость себе занести. Я спал с одной девушкой, перед туалетом руки не вымыл, и потом у меня жир с конца капал.

Я посмотрел на него.

— Это розыгрыш? — спросил я.

— Да, это шутка. Ха-ха-ха, — засмеялся он.

— Хорошо, что я знаю этот анекдот, — подумал я про себя.

Кореец вытер руки о штаны, и мы пошли к выходу из пельменной.

Выйдя на улицу, он взглянул на меня и сказал:

— Ты говорил, что на полный желудок трудно передвигаться. Для передвижения, если воину не нужна твердая середина, а нужна легкость, делают вот так…

Тут он засунул даже не два пальца, а практически всю кисть руки себе в рот, отведя большой палец на 90° в сторону, откинулся немножечко назад, нажал второй рукой себе на солнечное сплетение, и его вырвало невероятно длинной струей. Как говорят в таких случаях в Крыму: «блеванул дальше, чем видел».

Рвота, вылившись ему на руку, запачкала рукав рубашки и пиджака и даже затекла внутрь рукава. Кореец выпрямился так, словно ничего особенного не произошло, отряхнул руку, засунул ее в карман и начал демонстративно вытирать о внутреннюю часть кармана.

Я почувствовал себя не совсем хорошо.

Заметив мою кислую гримасу, он протянул эту испачканную руку ко мне и взял меня за рукав, да так цепко, что я не мог ни вырваться, ни отстраниться, после чего произнес:

— Пойдемте, мы побеседуем на эту тему.

Я ощутил непреодолимое желание убежать, но что-то заставило меня остаться. Надо сказать, что я был законченным фанатиком рукопашного боя. В поисках новых систем и интересных приемов я встречался с массой людей, ездил по другим городам, разыскивал специалистов по единоборствам и все, что узнавал, записывал в многочисленные дневники.

В процессе поисков я сталкивался с разными людьми. Среди них встречались и эксцентричные и, мягко говоря, не совсем нормальные, так что я приучился не реагировать на какие-то странные слова или поступки, упорно выясняя то, что меня интересовало.

Человек, который держал меня за рукав, побил все рекорды эксцентричности. Но я не представлял,