— Туда нам не попасть. Но по дороге домой, когда откроются лавки, нам нужно еще кое-что прикупить. Вот там и насмотришься и на товары, и на продавцов…
— Список!
Мама протянула охраннику листок, и тот передал его служащей. У кладовщицы был только один глаз, и, чтобы прочесть, она поднесла листок почти к самому носу. Кэлан молча смотрел, как она лениво вычеркивает из их списка одну строку за другой. Но какие именно, ему видно не было. Сам он еще не умел прочитать весь список, но мама так часто ему его повторяла, что Кэлан наизусть знал, что за чем идет. Затем служащая пихнула листок (на котором была вычеркнута добрая половина строк) в щель приемника. Машина защелкала, зажужжала, и им осталось только дожидаться, когда по конвейеру доставят их паек.
Кэлан встал на цыпочки и заглянул в окошко, но увидел только бесконечную черную ленту и каких-то людей, перетаскивавших с места на место пакеты.
Мама сказала, что рыбу они купят в лавке. Кэлан хихикнул: чудно — им, семье рыбака, разрешено есть только ту рыбу, что куплена в магазине. Один рыбак, работавший вместе с отцом, года два тому назад исчез. И Кэлан как-то подслушал разговор родителей: мол, это случилось только потому, что тот, сдавая улов в доке, несколько рыбешек спрятал для себя.
Первым на конвейерной ленте показался красивый зеленый пакет с рисом. С виду он казался гораздо тяжелее, чем пять кило. Мама помогла Кэлану запихнуть его в рюкзачок, сшитый как раз по мерке, но не успел мальчик его надеть, как со всех сторон раздались крики, толпа заходила ходуном, и женщину с сыном сбили с ног. Вдвоем они заползли под стол и, скрючившись, стали дожидаться, когда все кончится. Прямо над головой лязгнули закрывающие окошки тяжелые ставни, а входная дверь с грохотом захлопнулась. Тут же у входа завязалась драка: снаружи прорвалось человек пятнадцать, и охранники заработали дубинками.
— Мы хотим жрать! — кричал один из прорвавшихся. — Мы хотим жрать сейчас, а не завтра!
Сдаваться они не собирались, и вскоре на полу появились первые пятна крови. Грабители достали оружие — заточки с обмотанными изолентой ручками и куски кабеля. Озверевшие люди яростно резали и лупили друг друга, а те, кто пришел сюда подобно Кэлану с матерью и честно отстоял очередь, в ужасе попрятались под столы.
Один из налетчиков вдруг сграбастал рюкзачок Кэлана, но мальчик вцепился в него изо всех сил. Бандит дернул и почти вытащил драгоценную добычу из-под стола, но мальчик висел на ней, как рвач. Лицо грабителя было залито кровью, сочащейся из разбитого носа.
— А ну отдзынь, пацан, — прохрипел он, тяжело дыша и обдавая Кэлана запахом гнилых зубов, — не то грабки оторву!
Но мальчишка держался за рюкзак обеими руками и отдавать его не собирался.
Тут подоспел охранник и врезал громиле по затылку шокером. Удар был так силен, что даже вцепившегося в пакет Кэлана и то тряхануло. Грабитель на секунду застыл, а затем с протяжным вздохом осел на пол, растянулся… и больше не шевелился. Жизни в нем было не больше, чем в куле с рисом.
Мама снова затащила сына под стол и баюкала в объятиях до тех пор, пока всех налетчиков не обездвижили. Кэлан старался не смотреть на разбитые лица и пятнавшие все вокруг кровавые брызги. Но они были повсюду. И он спрятал лицо на груди у мамы. А затем услышал, что она тихо всхлипывает.
Кэлан мог закрыть глаза и ничего не видеть, но уши заткнуть не мог, потому что все еще цеплялся за рюкзак. И он слышал тихий мамин плач и ругательства охранников, выволакивающих тела мятежников и дубинками отгоняющих от входа толпу.
— Ох, сыночка! — тихонько подвывала мама. — Это не место для тебя! Да и никому другому тут тоже не место!
Кэлан успокоился, он больше не слышал криков охраны и стонов побитых: в маминых объятиях было тепло и уютно, и он обеими руками прижимал к груди рюкзачок с рисом.
Гибернация человека относится к спячке животных так же, как та — к бодрствованию. Гибернация тормозит процессы метаболизма практически полностью. Это скорее род смерти, нежели род жизни.
Политехнический словарь, 155-е издание.
Раджа Флэттери, директор, снова проснулся от собственного крика. Всегда один и тот же кошмар: жуткая бесформенная масса облепляет его голову, а затем отрывает ее от шеи. Тела он больше не чувствует, но голова по-прежнему мыслит и откуда-то знает, что ей придется бессильно наблюдать продолжение экзекуции. Щупальца массы тянутся к телу и, превратившись в женские пальцы, начинают кусок за куском отрывать мясо от костей с противным тихим треском — словно спичку зажгли… Он проснулся от тщетных попыток вернуть свою плоть на место и приладить ее к костям.
Этот кошмар терзал его каждую ночь все двадцать пять лет с тех пор, как он очнулся от гибернации. Он не хотел себе в этом признаваться, но после его решения относительно когда-то столь любимой им Алисы Марш сны стали еще страшнее. И строились они всегда по одной и той же схеме… Ночь за ночью его мышцы пронзала дикая боль, словно кто-то вытягивал из него вены. И то, что когда-то он прошел на Лунбазе курс, давший ему титул капеллан-психиатра, мало чем могло помочь в такой ситуации. Врач давно сдался в попытках исцелить самого себя.
«Пора бы уже привыкнуть, — убеждал он себя. — Похоже, какое-то время это придется просто терпеть».
Но даже после сеанса самовнушения он видел в зеркале лишь потерявшего всяческую надежду измученного человека. И горькая складка между рефлекторно сдвинутыми бровями лишь ужесточала и без того мрачное выражение лица. Однако однажды он нашел эту гримасу достаточно выразительной и попытался запомнить, чтобы когда-нибудь при случае использовать ее. Какого же цвета у нее были глаза?
Он не помнил. Может, и карие. Образ Алисы Марш выцвел с годами, словно выгоревшая на солнце старая газета. И, похоже, теперь эта женщина в его жизни значила не больше, чем устаревшая сенсация.
Флэттери посмотрел своему отражению в глаза, но тут его внимание привлекли слабые разноцветные вспышки на плескавшемся в волнах под его окном келпе. Он и не подозревал, что это уже настолько зрелый экземпляр. Давным-давно уже обсуждалась гипотеза, что келпы таким образом общаются.
