Над аркологом встала заря – ясный рассвет, подобного которому Земля не знала уже много веков. Огромное, червонно-золотое солнце озарило уродливый пейзаж своими лучами, и жаркий, буйный свет его пронизал квартирку насквозь.
Джеральд вздохнул по-детски и протянул руки к солнцу.
– Как красиво!
– Ты расслабляешься. Это хорошо, Джеральд, – так и надо, и лучше, чтобы ты пришел к этому состоянию сам. Транквилизаторы подавляют твои реакции, а нам твое сознание нужно ясным.
– О чем это вы? – подозрительно спросил Джеральд.
– Где ты, Джеральд?
– Дома.
– Нет, Джеральд, прошло уже много лет. Это твое убежище, твой способ сбежать в прошлое. Ты создал его потому, что с тобой случилось нечто ужасное.
– Нет! Ничего! Ничего страшного. Уходите.
– Я не могу уйти, Джеральд. Меня ждут миллионы людей. Ты можешь спасти целую планету, Джеральд.
– Я не могу помочь, – Скиббоу отчаянно замотал головой. – Убирайтесь.
– Мы не уйдем, Джеральд. И ты не сумеешь сбежать. Это не место, Джеральд, это твоя память.
– Нет, нет, нет!
– Мне жаль, Джеральд, правда. Но я не оставлю тебя, пока ты не покажешь мне то, что я хочу видеть.
– Убирайся! Петь! – Джеральд снова завел свою колыбельную, но горло у него перехватило, и песня не вырвалась наружу. По щекам Скиббоу потекли жаркие слезы.
– Хватит петь, Джеральд, – резко промолвил Гарри Эрншоу. – Поиграем в другие игры. Мы с доктором Доббсом зададим тебе пару вопросов. Нас интересует, что случилось на Лалонде...
Квартира взорвалась фонтаном ослепительных радуг. Каждый сенсорный контакт, внедрившийся в мозг Джеральда Скиббоу, готов был лопнуть от перегрузки.
Когда процессорная сетка оборвала прямой контакт, Райли Доббс встряхнулся. Сидевший рядом Гарри Эрншоу пожал плечами.
– Ч-черт, – пробормотал Доббс.
Сквозь стеклянную перегородку он видел, как бьется в растяжках тело Скиббоу, и торопливо датавизировал команду процессору биохимконтроля ввести пациенту транк.
Эрншоу сосредоточенно изучал сканограмму мозга Скиббоу, зафиксировавшую всплеск активности при упоминании Лалонда.
– Травма засела очень глубоко. Ассоциации впечатало в каждую нейронную цепочку.
– Из всплеска ИскИн что-нибудь вытащил?
– Ни бита. Чистый белый шум.
Доббс наблюдал, как физиологические параметры тела Скиббоу возвращаются к норме.
– Ладно, повторим. Транк должен был снять остроту реакции.
В этот раз все трое стояли посреди степи, покрытой изумрудно-зеленой травой по колено высотой. Горизонт окаймляли заснеженные горы. Солнце палило нещадно, заставляя даже звуки замирать в полете. А впереди горел дом, крепкий, бревенчатый, с пристроенным амбаром и каменной трубой.
– Лорен! – хрипло вскричал Скиббоу. – Паула! Фрэнк!
Он ринулся к дому. Языки пламени лизали стены, и солнечные панели на крыше от жара начинали сворачиваться и пузыриться.
Он бежал и бежал, но не приближался ни на шаг. За стеклами виднелись лица – две женщины и мужчина. Пламя смыкалось вокруг них, а они стояли и смотрели на Джеральда с невыразимой тоской. Скиббоу рухнул на колени и зарыдал.
– Жена Лорен и дочь Паула с мужем Фрэнком, – пробормотал Доббс, получив от ИскИна данные опознания. – Мэри не видно.
– Неудивительно, что бедняга в шоке, если увидал, как с его семьей такое происходит, – заметил Эрншоу.
– Да. И мы слишком рано. Он еще не подхватил энергетический вирус, – Доббс датавизировал ИскИну команду, активировав целевую программу подавления. Пламя угасло, а с ним пропали и лица. – Все в порядке, Джеральд. Все кончено. Все уже позади. Они покоятся с миром.
Скиббоу обернулся к нему. Лицо беженца искажала беспредельная ярость.
– С миром? С миром! Ты, безмозглый, невежественный ублюдок! Им никогда не будет покоя! Никому не будет! Меня бы спросил! Спроси, ты, урод! Давай! Хочешь знать, что случилось? Да вот, вот что!!!
Дневной свет померк, сменившись тусклым мерцанием Реннисона, внутреннего спутника Лалонда, озарявшим другой дом – на сей раз принадлежавший семье Николсов, соседей Джеральда. Мать, отца и сына связали и вместе с Джеральдом загнали в хлев.
Отдельно стоящий дом окружали кольцом темные фигуры – уродливые, порой до жути звероподобные.
– Боже мой, – прошептал Доббс. Две фигуры волокли в дом визжащую, упирающуюся девчонку.
– Бог? – Джеральд расхохотался, точно пьяный. – Бога нет!!!
На пятом часу непрерывного и – слава всем святым – ничем не прерываемого пути Кармита все еще не убедила себя до конца, что направившись в Байтем, они поступили верно. Все ее инстинкты подсказывали романа, что надо отправляться в Холбич, в безопасность, к своим соплеменникам, закрыться ими, как живым щитом, от злой судьбы, постигшей эти края. Те же инстинкты советовали ей опасаться Титреано. Но, как и предсказывала младшая дочка Кавана, в его присутствии с кибиткой ничего дурного не случилось. Несколько раз он даже указывал на дом или деревню, где, по его словам, таились его сородичи.
Нерешительность – страшнейшее из проклятий.
Но к этому времени у девушки почти не осталось сомнений, что он – именно тот, за кого себя выдаст. Дворянин с древней Земли, овладевший телом норфолкского фермера.
За эти часы они успели о многом поговорить, и с каждым услышанным словом уверенность Кармиты росла. Слишком много деталей он знал. И все же оставалась одна нераскрытая ложь, и это тревожило ее.
Когда Титреано, к полному восторгу сестер Кавана, поведал о своей прошлой жизни, он попросил, чтобы ему рассказали о Норфолке. Вот тут Кармита начала выходить из себя. Женевьеву она еще могла терпеть: мир, видимый глазами двенадцати(земно)летней девчонки и так достаточно нелеп, слишком много в этом взгляде недопонимания и юношеского энтузиазма. Но Луиза – с этой девкой дело иное. Кавана- старшая объясняла, что экономика планеты строится на экспорте Норфолкских слез, что основатели колонии в мудрости своей избрали для своих потомков пасторальную жизнь, что города и поселки на планете все прекрасны, а земля и воздух – необычайно чисты по сравнению с промышленными мирами, что народ очень мил, поместья прекрасно обустроены, а преступники исключительно малочисленны.
– Мнится мне, – заметил Титреано, – что многих достойных целей вы добились. Зависти достоин тот, кто родился в Норфолке.
– Некоторым людям такое положение не нравится, – заметила Луиза. – Но их немного.
Она опустила глаза и ласково улыбнулась Женевьеве, которая мирно дремала, положив голову ей на колени. Сестренку наконец-то убаюкало тихое покачивание кибитки.
Луиза пригладила локоны сестры – грязные, нечесаные. Отдельные прядки опалило и скрутило пламя во время пожара в конюшне. У миссис Чарлсворт от такого зрелища припадок бы случился. Дочерям помещиков полагалось во всякое время дня и ночи служить воплощением хороших манер, а дочерям Кавана – в особенности.
Воспоминание о старой няньке, о принесенной ею жертве грозило выпустить на волю так долго сдерживаемые слезы.
– Скажи уж ему тогда, и почему нашим диссидентам здесь не нравится, – подначила Кармита.
– Кому-кому?
– Членам Земельного союза, торговцам, попавшим в тюрьму за продажу лекарств, которую принимает
