Иона присела на корточки рядом. Девчонке было лет двенадцать. Коротко остриженные волосы были настолько светлыми, что казались седыми.
– Как ее зовут?– спросила Иона.
– Джей Хилтон. Она в группе старшая и верховодит остальными. Говоря о хандре, доктор Гиддингс имел в виду ее.
– Привет, Джей.
– А я вас знаю. – Джей выдавила кривую улыбку. – Вы Повелительница Руин.
– Боже, ты меня раскусила.
– А я так и думала. Все говорят, что у меня прическа как у вас.
– Хм, почти правда – только у меня волосы подлиннее.
– Меня отец Хорст стриг.
– Хорошо получилось.
– Конечно.
– Он, как я понимаю, не только хорошо стрижет.
– Ага.
– Ты с другими детьми мало играешь?
Джей презрительно наморщила нос.
– Да они просто мелкие.
– А-а. Предпочитаешь смотреть в окно?
– Ну, примерно. Я раньше никогда космоса не видела. Настоящего космоса, вот такого. Я думала, там пустота, и все. А тут такое разное и красиво – кольца, все такое. И парк тоже. На Транквилити здорово.
– Спасибо. А не лучше ли тебе погулять? Знаешь, сидеть тут целыми днями нездорово.
– Наверное.
– Я что-то не так сказала?
– Да нет. Просто... мне кажется, тут безопаснее.
– Безопаснее?
– Да. Я по пути сюда болтала с Келли, мы вместе были в челноке. Она мне все свои записи показала. Знаете, что одержимые боятся космоса? Они поэтому и наводят красные облака на небо – чтобы не видеть звезд.
– Это я помню, да.
– Забавно, если вдуматься – покойники, а темноты боятся.
– По-моему, слава богу, что они хоть чего-то боятся. Ты поэтому здесь сидишь?
– Ага. Тут как ночью. Здесь они меня не достанут.
– Джей, на Спокойствии нет одержимых. Клянусь тебе.
– Этого вы не можете знать. Никто не может.
– Ладно. Тогда на девяносто девять процентов – устроит?
– Верю. – Джей робко улыбнулась.
– Хорошо. По семье тоскуешь?
– По маме. Мы на Лалонд улетели, чтобы от остальных избавиться.
– Ох...
– И по Друзилле скучаю. Это мой кролик. И Санго – это был мерин мистера Манани. Но он умер. Его Декстер Квинн застрелил.
Несколько секунд Иона разглядывала девочку. Ей показалось, что приемные родители ничем ей не помогут – слишком много пережил этот ребенок, чтобы купиться на эрзац. Но доктор Гиддингс что-то говорил о подкупе...
– Я тебя хочу кое с кем познакомить. Думаю, вы хорошо сойдетесь.
– С кем? – спросила Джей.
– Она моя подруга, очень близкая. Но она не заходит в звездоскребы, ей это тяжело. Тебе придется встретиться с ней в парке.
– Мне надо подождать отца Хорста. Мы обычно обедаем вместе.
– Думаю, один раз он не будет против. Мы оставим ему записку.
Джей явно колебалась.
– Наверное... Я не знаю, куда он пошел.
«Повидаться с епископом Транквиллити». Но вслух Иона этого не сказала.
– Интересно, почему демон представился тебе красным? – спросил епископ, когда они проходили по старомодному саду при соборе среди вековых тисовых изгородей, розариев и окруженных камнями прудов. – Это кажется мне слишком... классическим. Едва ли можно поверить, что Данте в самом деле побывал в аду на экскурсии.
– Думаю, «демон» в данном случае – слишком упрощенный термин, – ответил Хорст. – Без сомнения, то был некий дух, но вспоминая тот случай, я могу заметить, что скорее любопытствующий, чем злобный.
– Поразительно. Встретиться лицом к лицу с существом мира иного... И ты говоришь, что оно появилось прежде, чем иветы начали свою черную мессу?
– Да. За несколько часов. Хотя на мессе оно присутствовало определенно, в тот миг, когда началось одержание.
– Значит, это его рук дело?
– Не знаю. Но его присутствие едва ли случайно. Какое-то отношение к этим событиям оно имело.
– Странно...
Хорста тревожила прозвучавшая в голосе старика меланхолия. Джозеф Саро был вовсе не похож на сурового реалиста, бывшего епископом арколога, откуда происходил Хорст. Это был добродушный и благовоспитанный человек, чья утонченность хорошо подходила для такой епархии, как Транквиллити. Почти седая борода и морщинистое черное лицо придавали ему некое приятное благородство, которое больше пристало бы светскому льву, нежели пастырю.
– Ваша светлость... – произнес Хорст.
– Странно подумать – две тысячи шестьсот лет прошло с той поры, как Господь наш ступил на землю, с последней эпохи чудес. Мы, как ты верно подметил, привыкли иметь дело скорее с верой, нежели с фактами. А теперь нас снова окружают чудеса, хотя и исключительно мрачного свойства. Церкви более не приходится учить ближних наших, а потом молиться, чтобы те приходили к вере, – нам достаточно указать пальцем. Кто может отвергнуть то, что предстает оку, хотя и искушает тебя?
Епископ неловко улыбнулся.
– Наше учение не потеряло смысла, – ответил Хорст. – Скорее напиталось им вновь. Поверьте, ваша светлость, церковь стояла веками, дабы живущие сегодня могли услышать слово Христово. Это великое достижение, и в нем все мы можем черпать утешение. Столько пережила наша вера – схизмы и ереси... И все, чтобы в самый черный час слово Его было услышано.
– Какое слово? – негромко спросил Джозеф Саро. – Слишком много истинных историй развелось за века – древнее правоверие, свитки откровенцев, учения ревизионистов. Слово Христа-воина или Христа- миротворца? Кто знает, что было сказано, а что приписали, чтобы ублажить Рим? Столько лет прошло...
– Вы ошибаетесь, ваша светлость. Простите меня, но разве так важны детали? Достанет того, что Он был. Веками мы несли дух слов Господа нашего, и его мы сохранили живым ради этого дня. Христос указал нам, что в каждой душе таится достоинство и каждый может быть искуплен. Если дух наш крепит вера, нам не потерпеть поражения. И с этой силой мы должны собраться, чтобы одолеть одержимых.
– Ты, без сомнения, прав, и все же весть эта кажется настолько...
– Простой? Основы всегда просты. Поэтому они и основы.
Джозеф Саро похлопал Хорста по плечу:
– Ох, мальчик мой. И кто из нас теперь учитель? Я завидую крепости твоей веры. Насколько проще был бы мой труд, если б я был наделен твоим рвением. Что человек обладает душой, для меня несомненно, хотя наши замечательные коллеги-ученые, конечно, станут искать рациональные объяснения во мраке квантовой космологии. Кто знает, быть может, они и найдут его. И что ж? А как объяснишь ты различия верований, Хорст? Тебе придется подумать об этом, потому что, Господь свидетель, подумают и другие.
