тоном.

Но Гели огорченной не выглядела. Сама невозмутимость.

– Вчера вечером Лу Ли пожаловалась, что ее не пустили к телу мужа, – сказал я. – Она чрезвычайно расстроилась.

– За это отвечаю не я.

– А как насчет личных вещей Филдинга? Лу Ли упоминала, в частности, его золотые карманные часы. Семейная реликвия.

Гели поджала губы и покачала головой:

– Часов не помню. Но как только миссис Филдинг объявится, мы разберемся.

Врет! За два года общения с Филдингом она видела его часы по меньшей мере сто раз – золотые карманные часы в наши времена обращают на себя внимание.

– Надо бы проверить вас сегодня на детекторе лжи, – сказала Гели.

Я почувствовал, как у меня вспотели подмышки от волнения.

– Извините, сегодня не получится, – решительно заявил я.

Ее глаза сузились. Я отказывался впервые за все время.

– Почему же?

– Я только что потерял близкого друга. Ночь практически не спал. Чувствую себя отвратительно.

– Профессор Теннант!

– Сегодня я не в настроении подвергать себя вашим фашистским штучкам. И точка!

Гели Бауэр откинулась в моем кресле и смотрела на меня с явно растущим интересом.

– При поступлении на работу вы подписали документ, согласно которому вас можно посадить за детектор лжи в любой момент. Так что это дело не добровольное и ваше согласие мне не требуется.

Мой животный страх был так велик, что хоть с кулаками на Гели бросайся. Всю свою жизнь я был предельно свободен. Даже терапевтом я имел собственную практику и был сам себе хозяин. А когда книгу писал – был ограничен только собственными способностями. Поэтому в атмосфере «Тринити», с ее диктатурой секретности, я страдал своего рода духовной клаустрофобией – задыхался от несвободы.

Мой отец, участвуя в разработке ядерного оружия в Лос-Аламосе и Окридже, испытывал те же чувства. И его снова и снова усаживали за детектор лжи. Но теперь времена холодной войны кажутся идиллическими. Нынче в распоряжении АНБ детекторы лжи – на базе магнитно-резонансной технологии; в отличие от традиционных аппаратов они практически никогда не ошибаются.

Принцип простой: для лжи человеческий мозг задействует большее количество нейросвязей, чем для правды. Даже патологический лгун сначала мысленно представляет правильный ответ и только потом произносит вслух только что придуманную или заранее заготовленную ложь. На экране томографа мозг лгуна по количеству очагов активности похож на рождественскую елку с лампочками. Именно Филдинг добился прекращения проверок на 'томографе лжи' – мол, они способны лишь усугубить наши неврологические расстройства после супертомографии. Это была временная победа Филдинга в войне против вторжения в нашу частную жизнь. Однако и традиционный детектор лжи – штука преотвратная и по нервам бьет жутко. Вдвойне мерзко, что за него тебя могут посадить в любой момент, ни с того ни с сего. Живешь словно в антиутопии по Оруэллу, в вечном напряжении – особенно неприятном, если тебе действительно есть что скрывать.

– А как вы меня принудите? – спросил я с вызовом. – Что-нибудь вколете? Или свяжете?

Похоже, Гели бы и не прочь…

– Нет? Запрещено? Ну, тогда забудьте про детектор лжи.

Она подняла к лицу указательный палец и рассеянно провела им по шраму.

– Не понимаю, профессор, отчего вы сегодня такой агрессивный.

– Отлично понимаете!

– Вы что-то скрываете.

– Еще неизвестно, кто из нас сейчас менее искренен!

– Вы пытаетесь саботировать проект 'Тринити'.

– Каким образом? И зачем мне это нужно? Проект уже приостановлен.

Гели внимательно осматривала свои ногти – два из них были обгрызены. Похоже, она человек куда более нервный, чем кажется со стороны.

– Каким образом саботировать? – переспросила она. – Да предав его гласности!

Вот он, самый великий кошмар параноидального военного мышления. Они дико боятся огласки.

– Я ничего не разглашал.

– Но хотите?

– Нет.

– Вы разговаривали с президентом Соединенных Штатов?

– Вообще когда-нибудь?

Впервые в ее голосе прозвучала нотка раздражения.

– Я имею в виду после смерти профессора Филдинга.

– Нет.

– Вы звонили в Белый дом и оставили сообщение для президента.

Теперь я почувствовал пот и на лбу.

– Да.

– Вы звонили из телефона-автомата.

– Ну и что?

– Почему вы не воспользовались своим сотовым?

– Батарейка сдохла.

Эту маленькую ложь никак не проверишь.

– Могли бы подождать и позвонить из дома.

– Приспичило поговорить прямо в тот момент.

– И часто у вас бывает настроение прямо сейчас поговорить с президентом Соединенных Штатов?

– Время от времени.

– Вы звонили в связи со смертью профессора Филдинга?

– Это было одним из поводов.

Свой следующий вопрос она, казалось, долго взвешивала.

– Вы предупредили сотрудника Белого дома, что о вашем звонке не следует уведомлять руководство проекта «Тринити», верно?

У меня сердце екнуло. Как эти гады прознали, что именно я сказал сотруднику Белого дома из телефона-автомата? Тут могло сработать только тотальное слежение за всей телефонной сетью. В подвалах форта Джордж-Мид компьютеры АНБ ежедневно прослушивают миллионы частных телефонных звонков – запись включается, если прозвучит одно из сотен или тысяч ключевых слов типа 'пластиковая бомба', «президент», 'шифровка', «гексоген»… наверняка и «Тринити» в этом списке. Мне вспомнилось, что «Тринити» я упомянул в первой же фразе разговора – в ответ на вопрос оператора Белого дома, по какому поводу я звоню.

Я заставил себя посмотреть Гели в глазах.

– В проект меня назначил лично президент. Не АНБ меня сюда прислало. Ни Джон Скоу, ни Питер Годин меня не выбирали. Я тут для того, чтобы оценивать этические аспекты текущей работы. Если мне кажется, что есть проблема, я уполномочен докладывать президенту напрямую. То есть минуя руководство проекта.

Итак, перчатка брошена. Я сознательно бравирую своим особым положением среди сотрудников проекта «Тринити». Мне позволено то, что им не позволено.

Гели подалась вперед. В ее голубых глазах сверкал вызов.

– Сколькими сотовыми телефонами вы пользуетесь, профессор Теннант?

– Одним.

– А другие есть?

Этот вопрос мне многое открыл. Итак, они в курсе, что я звонил в Белый дом, но не знают,