Гвиневера почувствовала дурное еще до того, как ее успели предупредить. Обычно от салона исходило особое негромкое гудение, переменчивый, но никогда не смолкающий шелест, сопровождавший мягкую музыку для релаксации, которая сочилась из десятка скрытых динамиков. Но сейчас в этот шелест вкралась фальшивая нота, и, прислушиваясь, она подняла глаза от списка последних приготовлений к сегодняшней вечеринке.

Почти убедив себя, что ошиблась, она включила экраны, на которые выводилось изображение с камер внутреннего наблюдения, и заглянула в главный зал. Укрытые за свисающими до самого пола портьерами из импервифлекса, клиентки сидели или лежали, наслаждаясь атмосферой роскоши, пока их изъяны отмачивали, спиливали или закрашивали. Гвиневера расстроенно пожала плечами, увидев, что миссис Джабалла в боксе 38 снова просила у своей массажистки чуть большего, чем обычный набор услуг, и нацарапала пометку на память увеличить ей счет вдвое. Впрочем, сама девушка пока не пожаловалась… и вообще было что-то величественное в этой Джабалла, похожей на статую из черного дерева шести с половиной футов высотой…

На экране высветилась панорама разделявшего боксы центрального прохода, и Гвиневера заметила какое-то волнение у дверей. Внезапно забеспокоившись (что бы там ни происходило, если это видно с улицы, нужно немедленно пресечь), она переключилась на камеры у входа.

И тут нервозный голос из интеркома прошептал:

Гвинни, какой-то кошмарный тип страшно на нас кричит. Думаю, он пьян. И от него несет, как от целой бочки китового дерьма. Вы не могли бы спуститься и с ним разобраться?

Уже иду, – решительно ответила Гвиневера.

Но все же задержалась на минуту, чтобы наскоро проинспектировать свое отражение в зеркале.

Оказалось, чужак сцепился с Данни-боем, ее старшим швейцаром – тем самым малым в блузе парижского художника, – и теперь угрожающе рычал. К счастью, было бы преувеличением назвать это криком, поэтому маловероятно, что клиентки даже ближайших боксов обратят внимание на происходящее. Более того, блондинка из завлекающей команды проявила достаточно присутствия духа, чтобы подвинуть хамелеоновохромовую перегородку так, чтобы она закрыла отталкивающего незнакомца от улицы.

Это был грузный человек двухметрового роста и, вероятно, сильный, несмотря на свое жалкое состояние. Его волосы сальными прядями свисали на воротник, их концы терялись в усах и бороде, которые, вероятно, никто никогда не подстригал, но которые с успехом играли роль фильтра для супа и сита для всевозможных объедков. У правого угла рта усы были опалены, словно от докуривания до пятки от тысяч косяков-самокруток. Когда-то, вероятно, красная толстовка теперь была полностью заплатана, испачкана и залита другими цветами, и если его слаксы когда-либо были ему по фигуре, это было много- много лет назад: пояс давно перестал сражаться с наступлением живота. Широко расставленные ноги стояли твердо на ее чудном, с мозаикой ручной работы, полу, а на ногах то, что, возможно, было когда-то выходными туфлями, но сейчас короста отбросов совершенно скрыла любой материал, который мог бы отделять грязь от кожи владельца.

При приближении Гвиневеры он оборвал свою тираду.

– Ага! – воскликнул он. – Вы, верно, Стальная Гвин из Порта Вин? Я столько о вас слышал! Я даже стихотворение однажды про вас написал. Минутку, минутку… Ах да:

– Вон та терка назвала тебя Данни-бой, да? – повернулся он к трясущемуся швейцару. – Тогда тебе тут самое место. Лимерики тоже из Ирландии. – Он загоготал и покачался на пятках. – Хотите послушать еще?

– Чего вы хотите? – с холодным превосходством вопросила Гвиневера.

– А как по-вашему, чего я, черт побери, хочу? Вот этих ваших манекенов с витрины? – Он ткнул грязным пальцем в сторону съежившихся красоток. – Нет уж, спасибо, если мне понадобится надувной мастурбатор, я сам его себе сделаю. И вообще за каким хреном, по-вашему, к вам ходят?

– Вы наверное, пьяны или под кайфом, – отрезала Гвиневера. – Думаю, вы даже не знаете, где находитесь. – Она нервно бросила взгляд на стенные часы. Очередной сеанс подходил к концу, и если клиентки увидят в дверях это омерзительное существо… – Придется тебе позвонить в полицию, Данни-бой. Другого выхода я не вижу.

– И за что же? – оскорбленным тоном вопросил незнакомец. – Что я такого сделал? Я всего-то хотел, чтобы меня сделали красивым.

– Чтобы с вами что сделали? – спросила Гвиневера. На последнем слове у нее перехватило дыхание. – Вы, наверное с ума сошли! Мы все равно не обслуживаем мужчин, не говоря уже… не говоря уже об объектах вроде вас!

– Не обслуживаете? – Незваный гость угрожающе придвинулся к ней. – Согласно постановлению кодекса законов штата Нью-Йорк о дискриминации, любое коммерческое заведение, предлагающее публике свои услуги и отказывающееся обслужить возможного клиента по расовым, лингвистическим, религиозным или половым основаниям, лишается лицензии!

Тут Гвиневера запоздало сообразила, что мерзкий тип говорит и ведет себя совсем не так, как можно было бы ожидать по его внешнему виду.

– Уж я-то знаю, что вы тут не слишком разборчивы. Помимо Данни-боя – а вы ведь не станете отрицать, что это вы навели на него марафет! – к вам много лет ходил мой давний петушок, а яйца у него как были, так и есть. Что, по-вашему, мне сделать? Вернуться в килте, виляя бедрами?

Чувствуя, что реальность ускользает от нее, словно кто-то подсунул ей жвачку с «ягинолом», Гвиневера постаралась взять себя в руки.

– По крайней мере я могу потребовать доказательств вашей платежеспособности. Будь вы в состоянии позволить себе мои расценки, вы не ходили бы, воняя, как… – Она позаимствовала сравнение Данни-боя, поскольку оно полностью соответствовало фактам, – целая бочка китового дерьма!

– О, если вас смущает только кредит!.. – Незнакомец скривился. – Вот!

Запустив руку под толстовку, он достал толстую пачку документов. Полистав их, как тасует новую колоду шулер, он выудил и протянул ей карту.

– Эта подойдет?

– Держите ее так, чтобы я могла ее прочесть, – огрызнулась Гвиневера. – Я не желаю ее касаться, да и вас тоже.

Она прищурилась на пластиковую карточку. На авторизованную банковскую карточку на предъявителя. С кредитом в тысячу долларов. Но не это потрясло ее до глубины души. Вдоль нижнего края, под фотографией моложавого мужчины, чьи усы и борода были элегантно подстрижены в стиле Наполеона III, было аккуратно напечатано имя.

– Но он же мертв! – слабо сказала она. – Данни-бой! Ведь Чад С. Муллиган мертв!

– Кто? – С мгновение Данни-бой смотрел на нее пустым взглядом, а потом у него вырвалось: – Тот