поделать. – Дональд заставил себя сесть. – Нет, пожалуйста, поверь, не как Виктория. К тебе это не имеет никакого отношения.

– А к чему тогда имеет?

– Пожалуйста, мне не полагается об этом говорить. Но… о Господи Иисусе, каким кошмаром были эти десять лет… – Он судорожно сглотнул. – Государство, – наконец устало сказал он. – Управление дилетантов. Если они выяснят, что ты знаешь, меня активируют в моем армейском звании и тайком отдадут под трибунал. Меня предупреждали. Поэтому я вроде как в твоей власти, а? – с болезненной улыбкой завершил он.

– Тогда почему ты мне рассказал? – помолчав, спросил Норман.

– Не знаю. Может, потому что, если тебе нужна возможность поквитаться со мной за то, что я сегодня сделал, ты ее заслуживаешь. Поэтому давай. Учитывая, как я себя сейчас чувствую, мне было бы все равно, даже если бы меня накрыло лавиной. – Он рухнул на подушки и снова закрыл глаза.

Тут в голове Нормана возник скрежещущий звук камня, пошатнувшегося и покатившегося со склона горы. Боль, острая, как удар топора, стрельнула в его левом запястье от кончика одной кости до кончика другой. Поморщившись, он охватил запястье пальцами правой, чтобы удостовериться, что рука у него цела.

– Я уже так поквитался, что мне до конца жизни хватит, – сказал он. – И ничего хорошего мне это не принесло. Спи, Дональд. Уверен, к вечеру тебе станет лучше.

Он мягко закрыл за собой дверь левой рукой, не обращая внимания на боль, которая была такой острой, как от настоящего увечья.

«Если хотите узнать, что вскоре попадете под нож, ищите самый очевидный симптом: экстремизм. Почти непогрешимым признаком, чем-то вроде предсмертного хрипа можно считать ситуацию, в которой представители той или иной организации вынуждают свой институт подчеркивать те и только те факторы, которые отличают его ото всех прочих, и подавлять те черты, которые в силу необходимости (поскольку все учреждения в конечном итоге созданы людьми) у него общие с конкурирующими институтами, поскольку являются общечеловеческими. В качестве удобной биологической аналогии можно было бы привести развитие клыков у саблезубого тигра до такой степени, когда зверь уже не в состоянии закрыть пасть, или утолщение брони у некоторых черепах, которая, безусловно, их защищает, но весит столько, что ее владелицы уже не в состоянии передвигаться.

Исходя из этого, можно с немалой долей уверенности утверждать, что христианство не переживет двадцать первый век. Приведем лишь пару самых очевидных примеров: отрешение от Рима так называемых правых католиков и возникновение божьих дщерей как влиятельной группы, способной оказать давление на общественное мнение, политику и т. д. Первые заметно отклонились от традиционной политики католической церкви как института, более всего пекущегося о семье в западном ее понимании: правые католики стали настолько одержимы простым актом совокупления, что у них как будто не остается времени на прочие аспекты человеческих отношений, хотя они и выступают по их поводу с многочисленными пронунсиаменто[35]. Но эти призывы не имеют ни малейшего отношения к современной реальности, которую сочувственный (не мой) взгляд может отыскать в сходных воззваниях, звучащих из Ватикана. Вторые, как следует из их собственной декларации, открыто взяли себе за образец средневековые женские монашеские ордены, но на самом деле большинство своих догматов (антимеханизация, недоверие к радостям тела и так далее) позаимствовали у таких респектабельных и хорошо интегрированных групп, как например, аманиты[36], а потом основательно приправили их уксусом ненависти и паразитируют на самой обреченной на провал из современных тенденций, а именно – на нашем нежелании еще более перегружать ресурсы планеты, создавая большие семьи. Дщери обратили себе на пользу благодарность, которую мы испытаем к людям, особенно к женщинам, отказывающимся вообще от какого-либо потомства, тем самым избавляя нас от чувства ответственности за весь треклятый клубок проблем.

Долго они не протянут.

Не стану утверждать и того, что мусульман ждут лучшие времена: хотя за последние полвека ислам приобрел немалый вес на Западном побережье, зачинатели его прогресса, как и правые католики, вышли из раскола. Конечно же, я имею в виду «Поколение X», которые создали всего лишь аналог христианства, используя своего убиенного покровителя как воплощение троицы Осирис-Аттис-Иисус. Они пойдут по пути мистических религий древности по той же причине, что и их предтечи: они замкнуты на самих себя, нетерпимы к людям извне и не допустят вас в свой круг, если вы не удовлетворяете ряду условий по рождению, главное среди которых – вы обязательно должны быть цветным. (Кстати, меня гораздо меньше возмущает расовая дискриминация в организациях, в которые я вступать не хочу. Это показатель того, что рано или поздно они вымрут.)

Однако, к сожалению, этой лепрозорной печатью экстремизма отмечены не только религии как пример институтов, без которых мы вполне можем обойтись. Возьмем, например, секс. Все больше и больше людей тратят на него все больше и больше времени и для поддержания своего энтузиазма прибегают ко все более изощренным способам, как-то: имеющиеся в свободной продаже афродизиаки и вечеринки, которые считаются провалившимися, если не превратились в оргии. Сотня различных терок за год считается нормой, а для того, чтобы их получить, молодому человеку бывает достаточно просто снять одежду, но этим никак не достигается основная цель и мотив сексуального влечения: спаривание не приводит к созданию стабильной среды для выращивания потомства и не создает гармонии между парами (или четверками; брак возможен на самой различной основе и не обязательно моногамной), способной предотвратить кризис из-за обладания другими представителями биологического вида. Напротив, оно ведет к беспорядочности и истощению сил, поскольку вместо того, чтобы становиться партнерами, получающими постоянное и взаимное подтверждение их соответственно мужественности и женственности, современные мужчины и женщины вынуждены каждые несколько дней искать это подтверждение заново.

Фактически, если использовать экстремизм как мерило, придется заключить, что само человечество как вид долго не протянет».

«Вы невежественный идиот» Чада С. Муллигана

Визгливый звон, резанув слух Дональда, насильно вырвал его из омута сна. Чертыхаясь, он сумел сфокусировать взгляд на настенных часах – стрелки стояли на девяти тридцати анти-материи. Еще некоторое время он пытался убедить себя, что разбудили его всего лишь шаги Нормана, уходящего на работу на полчаса позднее обычного. Но звон повторился.

Он едва не упал с кровати и с трудом засунул руки в рукава халата. Немного осталось таких, в чьем гардеробе имелся подобный предмет. Обычно люди шли открывать дверь в чем были, а если это шокировало гостей, это их проблема. По крайней мере половина терок из сети, которые ненадолго задерживались в той квартире, иной одежды, кроме уличной, не имели, да и та была настолько немногочисленной, что умещалась в одну дорожную сумку. Но Дональд был несколько старомоден.

До двери он добрался еще сонный, а когда проверил через глазок, кто там, его мозг помимо числа (их было четверо) зарегистрировал только то, что посетители явно приезжие. Об этом свидетельствовали переброшенные через локоть пальто.

Подавив зевок, он открыл дверь.