глаза его смотрели на Ингитору с удивлением и дружелюбием, очень близким к восторгу. Он широко и открыто улыбался ей, и во всем его облике, в выражении глаз и голоса мелькало сходство с кюной Астой, и оттого сын Хеймира конунга сразу понравился Ингиторе больше, чем дочь. И она сказала:

Это выглядело так, будто все три стиха она сложила прямо тут же. Если бы ее спросили, она не стала бы этого отрицать. Но, право же, за два дня плавания у нее имелось достаточно времени, и она знала, конечно, что у Хеймира конунга есть жена, сын и дочь, с которыми ей чуть раньше или чуть позже приведется встретиться.

– О! Какой роскошный подарок! На меня как будто повеяло свежим ветром удачи! – восхищенно воскликнул Эгвальд ярл. Может быть, его восторг перед стихом был несколько преувеличен, но зато его желание сделать приятное Ингиторе дышало несомненной искренностью. – И уж я не буду спрашивать совета у конунга! Я и сам знаю, как положено платить за такие отличные песни! Подожди меня немного, я сейчас!

Не обращаясь ни к кому с поручениями, он поспешно выбежал из гридницы, провожаемый добродушными, любящими улыбками всех, в том числе и конунга. Вернулся он довольно быстро, и в руках его что-то блестело.

– Вот! – с торопливым ликованием, словно малейшее промедление грозило смертью, он на ладонях протянул Ингиторе золотое ожерелье. – Уж это будет не хуже, чем матушкино платье и застежки Вальборг! Это я добыл на Зеленых островах еще год назад и все это время хранил, как будто знал, что ты приедешь за этим! Тебе нравится?

– Это ожерелье гораздо длиннее моего стиха! – ответила Ингитора, разглядывая подарок и с трудом заставив себя оторвать от него взгляд, чтобы посмотреть на «дарителя злата[18]». – Ты чересчур щедр, Эгвальд ярл.

Ожерелье казалось истинным чудом: из золотой проволоки были сплетены одинаковые плоские цветы со множеством лепестков, и даже крохотные золотые шарики пыльцы виднелись на их тонких тычинках. Между собой цветы соединялись золотыми бусинками, тоже узорными, а все вместе было достойно самой богини Фрейи в весеннем уборе!

сказала она, и лицо Эгвальда ярла снова озарилось удовольствием. Ингитора тоже осталась довольна своей предусмотрительностью: возможность подарков она предполагала, а кеннинги дара и дарителя в своей звонкой пышности так неопределенны, что подходят к чему угодно и к кому угодно.

– Я буду рад, если это достойно тебя! – искренне сказал Эгвальд ярл и вложил ожерелье в руку Ингиторы. – Я и сам считал его замечательным сокровищем, но сейчас я так рад, что могу тебе его подарить!

– Наверное, ты хочешь отдохнуть с дороги? – спросила ее кюна Аста. – Я не знаю, Льюнгвэлир – это далеко?

– Ветер, помнится, в последние дни дул южный, значит, йомфру пробыла в пути неполных два дня, –  ответил ей сам Хеймир конунг.

– Ну, два дня – это много! – решила кюна, сама из дома не выезжавшая ни разу за все двадцать два года, прошедшие со времен ее свадьбы. – Пойдем со мной! Пойдем, я прикажу дать тебе помыться, ты отдохнешь! До ужина у нас еще есть время!

На вечерний пир Ингитора явилась уже во всем блеске конунговой милости: в подаренном платье, с новыми застежками, с золотым обручьем Хеймира на руке и с золотым ожерельем Эгвальда ярла на груди. Все три вещи были уладской работы, из-за чего вызывали особенную зависть: в последние годы благодаря громким уладским походам Торварда конунга уладское золото широко прославилось в Морском Пути и стало мечтой всех щеголей. Уже весь Эльвенэс наполняли слухи о деве-скальде, и гостей собралось больше обычного. Все знатные ярлы, все прославленные воины конунга, все самые богатые торговцы явились на нее поглядеть. Сам Эгвальд ярл встретил ее радостным взглядом: он оделся в красивую, нарядную рубаху из голубого шелка с золотой тесьмой на вороте и на рукавах, на каждой руке появилось по несколько золотых колец, а на шее – золотая гривна, которой не было утром. Лоб он перевязал лентой с золотой вышивкой, а волосы распустил и походил на жениха на свадьбе: такой же смущенный и радостный. Она не знала, приписать ли себе его веселую взбудораженность, но многозначительные взгляды мужчин и женщин, которые те переводили с молодого ярла на нее, говорили, что она и впрямь произвела на него впечатление. И, видимо, не только своими стихами.

Через всю гридницу он не мог с ней разговаривать, и поначалу Ингитора довольствовалась беседой с соседками по столу. Кроме жены и дочери конунга за женским столом у короткой стены гридницы сидели фру Сванхильд, племянница конунга, и ее дочь фру Альвгейра, уже выданная замуж за одного из молодых ярлов. Кюна Аста любила, чтобы ее окружали жены и дочери тех, кто окружал ее мужа, и ее стол всегда сиял яркими цветными платьями, вышитыми покрывалами, золотыми застежками и ожерельями. Как говорил об этом Скельвир хёвдинг, на пирах у Хеймира конунга присутствуют и сами славные воины, и всё лучшее из их военной добычи.

Имена Хеймировых ярлов Ингитора знала от отца и могла сказать, чем каждый из них прославлен, притом припоминала такие подробности, каких не знали даже их жены. И уже скоро фру Хлодвейг, квиттинка родом, жена Хедфинна Остроги, с изумлением воскликнула:

– Можно подумать, йомфру Ингитора, что ты всю жизнь каждый день сидишь с нами за этим столом!

Ингитора улыбнулась ей и посмотрела направо: там сидели в ряд Рингольд ярл, Хедфинн ярл, Кьярваль Волчья Нога, Адальрад сын Аудольва, Велейв Горячий, Хладвир ярл из Камбенэса и другие; иные из них гостили в Льюнгвэлире и были ей знакомы, других она легко узнавала по точным и метким описаниям отца. И сам отец виделся ей среди них – такой же нарядный, благородно-уверенный, учтиво и мудро ведущий беседу… Слезы набегали на глаза, и Ингитора старалась отвлечься, чтобы не дать им выползти на щеки.

Видя, что его гостья довольна приемом, через некоторое время Хеймир конунг снова заговорил с ней.

– Я не хотел бы досаждать тебе расспросами, йомфру Ингитора, – начал он, – но пир наш был бы еще лучше, если бы на нем присутствовал твой отец Скельвир хёвдинг. Я знаю, что Рамвальд конунг пригласил его на зимние пиры в Винденэс и потому он сам не мог ко мне прибыть, но, может быть, у тебя есть какое- то поручение ко мне от него? Я спрашиваю тебя об этом, чтобы оказать ему честь: если я могу чем-то помочь славному Скельвиру хёвдингу, все будет сделано немедленно!

Своей ближайшей цели – оказать честь – Хеймир конунг немедленно же и добился, поскольку сотни уважительных и завистливых взглядов устремились к Ингиторе со всех сторон. Не о каждом сам конунг скажет, что готов сделать для него что угодно, притом прямо сейчас!

А у Ингиторы перехватило дух, на глазах снова заблестели слезы – конунг заговорил о том же, о чем так сладко и так больно думалось ей самой! Эта честь, завидная и заслуженная, была для нее ножом в груди: отца ее так любят и ценят, но его больше нет! Заново вспомнив об этом, она ощутила себя такой одинокой на этом пиру и такой несчастной!

– Я… У меня нет поручения от моего отца к тебе, конунг! – отрывисто, с усилием подавляя желание заплакать, ответила она. – Но… если ты готов выслушать, я расскажу тебе… с чем я приехала…

Все увидели ее изменившееся лицо; Эгвальд ярл, с тревогой глядя на нее, невольно поднялся на ноги, но опомнился и снова сел.

– Да, конечно! – Хеймир конунг тоже понял, что следует ожидать печальных вестей. Иначе едва ли молодая девушка в одиночестве пустилась бы в путь по морю перед самым началом зимы.

Ингитора встала. Она уже овладела собой и держала в мыслях отца, того, который пришел к ней на кургане. «Волшебная косточка» с тремя Рунами Волшбы висела у нее на груди и сейчас, перенесенная со старой застежки на новую. И Ингитора в третий раз начала свою поминальную песнь:

Ее длинную песнь слушали с вниманием и тревожным изумлением, в гриднице стояла тишина. Сам Хеймир конунг не сводил