там уже существовала медицинская школа, в которой велись правильные занятия анатомией; математика, астрономия, история читались в итальянских университетах блестящими представителями науки. Итальянские государи, правители республик, духовные сановники соперничали в покровительстве гуманистам, ученым и поэтам. Лица, занимавшиеся классическими древностями, имели почетное положение в обществе, получали важные государственные должности, являлись желанными гостями во дворцах.

Рабле ехал в Рим с целью продолжать и расширять свои научные занятия. Он предполагал пополнить свои сведения по ботанике наблюдениями над итальянской флорой, но вскоре отказался от этого, увлеченный другими отраслями знания. Во-первых, вид древних развалин возбудил в нем страсть к археологии, и он вместе с двумя молодыми антиквариями усердно принялся делать раскопки в винограднике, нарочно купленном для этой цели епископом Дю Белле. Во-вторых, знакомство с итальянскими учеными навело его на мысль о необходимости знания арабского языка, изучение которого процветало в Италии, и он стал прилежно заниматься им.

Несмотря на всю свою жадность к приобретению знаний, Рабле не мог отдавать науке всего своего времени: у него были официальные обязанности, от которых ему нельзя было уклоняться. В качестве врача, состоявшего в свите парижского епископа, и уполномоченного французского короля он часто должен был сопровождать своего патрона во дворец папы и на собрания разных князей церкви, должен был присутствовать на торжественных обедах и на веселых пирушках, которыми епископ Дю Белле старался привлечь на свою сторону римских прелатов. Тут открывалось широкое поле для его наблюдательности, для изощрения его сатирической направленности; тут он мог вдоволь наблюдать все порядки, господствовавшие при римском дворе, все темные стороны католичества, которые раньше представлялись ему только в лице разных монахов да деревенских кюре. Результаты своих наблюдений он держал пока про себя и открыл их гораздо позднее в последующих книгах своего романа. Но легендарная биография Рабле не может допустить, чтобы такой неугомонный весельчак и остряк, каким по общему мнению должен быть автор Пантагрюэля, чинно и почтительно проделывал все церемонии, сопряженные с представлением папе. Легенда обставляет пребывание Рабле в Риме разными анекдотами, весьма малоправдоподобными. Между прочим, она рассказывает, что однажды папа разрешил врачу парижского епископа просить у себя какой-либо милости. Рабле попросил, чтобы папа отлучил его от церкви, и на вопрос, что за причина такого странного желания, отвечал: «Святой отец, я француз, уроженец города Шиннона, в котором много хороших людей, даже из числа моих родных, сожжены на костре. А если бы Ваше Святейшество прокляли меня, я не мог бы сгореть. Я вот почему так думаю: по дороге в Рим мы с парижским епископом зашли в избу к одной бедной женщине, чтобы погреться, так как было очень холодно. Мы попросили женщину развести огонь. Она начала топить печку соломой из своей постели, но никак не могла зажечь ее. Тогда она стала браниться и сказала: „Должно быть, эта солома проклята самим папою, что она не горит!“. Так мы и ушли не согревшись, а я узнал, чем можно спастись от костра».

Король вскоре отозвал епископа Дю Белле обратно в Париж, а с ним вместе вернулся во Францию и Рабле, прожив в Италии менее года. Этот срок был настолько короток, что Рабле не удалось написать какого-нибудь самостоятельного научного исследования, касающегося Италии, но он привез с собой только что вышедшую книгу миланского ученого Маршани «О римских древностях», снабдил ее своими примечаниями и отредактировал новое издание ее, отпечатанное в Лионе, в типографии Грифа.

По возвращении из Италии Рабле получил место врача при главной лионской больнице, но практические занятия медициной не мешали его литературным работам. Он выпустил в свет второе исправленное издание (это первое из сохранившихся до нашего времени) своего «Гаргантюа», и затем по примеру предыдущего года составил «альманах» — нечто вроде популярного календаря. Такого рода альманахи Рабле издавал почти ежегодно с 1533 по 1550-й годы, и они имели большой круг читателей. К сожалению, до нас дошли только очень небольшие отрывки некоторых из них. По этим отрывкам нельзя составить себе понятия о содержании целых книг: видно только, что Рабле старался бороться против суеверия своих читателей, особенно суеверия, основанного на разных астрологических соображениях и предсказаниях. До нас дошла небольшая брошюра Рабле, помеченная 1532-м годом и имеющая ту же цель: бороться против влияния астрологов. В XVI веке, как и в предыдущих, вера во влияние светил небесных на дела людей была общераспространенной: ее разделяли даже такие умы, как Маккиавелли и Меланхтон. В народе по рукам ходили книжки, содержавшие предсказания разных политических и космических явлений, на основании соотношения тех или других планет. В 1524 году немецкий астролог Штофегер распространил ужас по всей средней Европе, возвестив, что тогда же Юпитер, Сатурн и Марс должны встретиться в знаке Рыб, что это вызовет повышение уровня моря и новый всемирный потоп. Умы, с одной стороны, напуганные бедствиями окружавшей действительности, с другой, — возбужденные новыми идеями, породившими реформационное движение, с трепетом ждали какой-нибудь катастрофы, какого-нибудь сверхъестественного, божественного вмешательства в запутавшиеся дела земные. Рабле возмущал этот трепет. Чуждый предрассудков своего времени, он хотел бы и другим передать свою уверенность в том, что все события совершаются на основании твердо установленных законов. Брошюра его названа так: «Пантагрюэлическое предсказание („Pantagrueline Prognostication“), вполне верное и неоспоримое, на 1533 -й год, составленное на пользу и поучение людей легкомысленных, ротозеев по природе, г-ном Алкофрибасом, архитриклином вышеозначенного Пантагрюэля».

В обращении к «благосклонному читателю» автор объясняет, что ввиду массы предсказаний, имеющих хождение в народе, и той жадности, с какой набрасываются на них французы, отличающиеся любопытством еще со времен Цезаря, он изучил все небесные карты, исчислил квадратуры Луны, разузнал все, что когда-либо думали астрофилы, гипернефелисты, анемофилаки, уранопеты и амброфоры, держал совет с Эмпедоклом и результаты всех этих изысканий предлагает в кратком виде, предупреждая, что каждому его слову следует свято верить под угрозой наказания и в здешней, и в будущей жизни.

«Что бы вам ни говорили безумные астрологи Лувена, Нюрнберга, Тюбингена и Лиона, — так начинает он первую главу, — не думайте, что в нынешнем году кто-либо другой будет управлять Вселенною, кроме Бога Творца, который своим божественным словом всё направляет и устраивает. Ни Сатурн, ни Марс, ни Юпитер, никакая другая планета, ни ангелы, ни святые, ни люди, ни дьяволы не могут иметь силы, власти и влияния, если Бог не соблаговолит дать им ее».

«Величайшее безумие, — говорит он в другом месте, — воображать, что светила созданы для пап и важных господ более, чем для бедняков и несчастливцев, точно будто создавались новые звезды после потопа или во времена Ромула и Фарамона. Мы твердо верим, что светилам столько же дела до богачей, как и до бедняков».

Вся книга представляет сатиру на пророчества разных шарлатанов. Автор делает массу комических и притом неоспоримо верных предсказаний, обставляя их ссылками на астрономические данные; так, например, блохи будут по большей части черными, старость окажется неизлечимою болезнью, богатые будут жить лучше, чем бедные; под влиянием прошлогодней кометы и неправильного движения Сатурна в больнице умрет один нищий, покрытый струпьями и страдающий ревматизмом; ханжи будут кричать о своей святости, духовные лица будут умирать в таком количестве, что оставшиеся в живых присвоят себе по три, по четыре и более бенефиций; почти повсеместно будет господствовать страшная, заразительная, мучительная болезнь, вследствие которой многие станут мечтать о философском камне, — болезнь, которую Аверроэс называет «недостатком денег», и т. д. и т. д., группируя эти предсказания по временам года и разным разрядам людей.

Связи Рабле с кружками французских гуманистов и «либертинов» не прерывались. Для его подвижной натуры невозможно было ограничивать связи эти одной перепиской: ему необходимы были личные свидания, обмен мыслей в живой беседе. Не особенно дорожа своим местом врача при больнице, он ездил несколько раз то в Париж, то в другие крупные центры умственного движения. Эти отлучки не нравились попечительному совету больницы, и тот решил, что невозможно держать врача, который так небрежно относится к своим обязанностям. В феврале 1535 года Рабле уехал в Гренобль без разрешения совета, без отпуска, а в марте решено было отказать ему от должности и заменить его другим врачом.