пап: я видел их не в священническом облачении, а в шлеме и вооружении. Когда все христианские страны были в мире, они вели жестокие войны.

— Вероятно, — сказал Гоминец, — с отступниками, еретиками, отчаянными протестантами, не повинующимися святому земному богу. Наши священные декреталии не только разрешают, но даже повелевают ему предавать огню и мечу императоров, королей, герцогов, князей и республики, если они хоть на йоту отступят от его велений. Он может лишить их имущества и владений, предать изгнанию и проклятию, перебить детей и всех родственников их, низвергнуть души их в самый кипучий котел, какой только есть в адской бездне!

— Ну, а у вас тут, — заметил Панург, — наверно не найдется ни одного еретика, не то что где-нибудь в Германии или Англии. Вы ведь все христиане просеянные, на подбор?

— Да, это правда, — отвечал Гоминец с убеждением, — мы все будем спасены.

После обедни, во время которой церковные служители собирали с верующих деньги для «тех, кто его видел», Гоминец повел своих гостей обедать в гостиницу. Собранные в церкви деньги должны были оплатить угощение, и оно вышло весьма обильное. Вино лилось рекой, а за столом прислуживали красивые, ловкие и нарядные девушки. Утолив голод и выпив большой кубок вина, Гоминец принялся прославлять декреталии. «О серафимские, херувимские, евангельские декреталии! — в восторге восклицал он. — Как вы необходимы для спасения бедных смертных! И когда это снизойдет на людей такая благодать, что они откажутся от всех прочих знаний и трудов, чтобы вас читать, понимать, узнавать, применять на практике, претворять в кровь и мозг, в мозжечок костей и в лабиринт артерий! Тогда, и только тогда счастье водворится в мире. Тогда не будет ни града, ни морозов, ни стужи, ни инея. По всей земле распространится изобилие и общий нерушимый мир. Не будет ни войн, ни грабежей, ни убийств, конечно за исключением избиения еретиков и проклятых бунтовщиков… О глубина учености, неоцененная мудрость, божественное знание, увековеченные в разных главах этих вечных декреталий!.. Прочтите полканона, маленький параграф, какой-нибудь отрывок святейших декреталий, и вы почувствуете, как в сердцах ваших зажжется очаг божественной любви, милосердия к ближним, за исключением еретиков; презрение ко всему земному и преходящему, парение духа, даже до третьего неба, удовлетворение всех ваших душевных потребностей». Долго говорил Гоминец на эту тему. По его словам, весь мир держится на декреталиях. Он пришел в настоящий экстаз, потел, хохотал, целовал сложенные крестом кончики своих пальцев, наконец расплакался и стал бить себя в грудь. Эпистемон, брат Жан и Панург не выдержали этого зрелища: они закрылись салфетками, притворяясь, что плачут и громко кричали: «Мяу, мяу, мяу!»

После обеда наши путники распрощались с папиманами и в благодарность за их гостеприимство пообещали упросить папу когда-нибудь посетить своих верных почитателей.

Следующие затем главы четвертой книги представляют меньше интереса. Путешественники встречают в одном месте старые слова, замерзшие в воздухе и оттаивающие в их присутствии, и затем посещают остров, где царит Гастер (Gaster — желудок), изобретатель всех искусств и ремесел, властелин суровый, неумолимый, жестокий. Ему повинуются не только люди, но и все твари земные. Описание приносимых ему жертв составляет длинный список скоромных и постных кушаний всех сортов. После этого они проезжают еще несколько островов, скучают во время штиля, болтают, пируют, и книга заканчивается комическими выходками Панурга, над трусостью которого все смеются.

Четвертая часть романа Рабле вышла в свет уже после смерти Франциска I и не вся сразу. Пролог и первые главы ее были изданы в 1547 году, а остальные — только спустя пять лет, в 1552 году. Со вступлением на престол Генриха II католическая партия могла действовать беспрепятственно. Сотни семей, заподозренных в еретических мнениях, поспешили спастись бегством в Швейцарию и Германию, свободомыслящие советники старого короля были удалены от двора. Семейство Дю Белле попало в немилость и кардинал Жан принужден был отказаться от всех своих административных должностей. Он оставил Париж и удалился в Рим, надеясь найти защиту от врагов под сенью папского престола. Рабле вскоре последовал туда за ним и года два-три прожил в Италии. Единственное литературное произведение, дошедшее до нас из этого периода его жизни, — это «La Sciomachie», подробное описание турнира и праздников, данных кардиналом Дю Белле в честь рождения второго сына короля Генриха.

Между тем во Франции роман Рабле вызвал бури негодования. Один монах, Пью-Гербе, издал диалог, в котором доказывал страшный вред, происходящий от распространения дурных книг, и в числе этих книг одно из первых мест отводил «Пантагрюэлю». Он упрекал автора в безбожии, в богохульстве, в глумлении и над святынями веры, и над почтенными людьми; выставлял его пьяницей, обжорой, циником, человеком вполне безнравственным и удивлялся, как мог он найти поддержку у такого сановника церкви, как кардинал парижский. «Хорошо, если он и его пантагрюэлизм скрываются в Женеве или если он совсем исчез со света! — восклицал озлобленный критик. — Мы слышали, что при вступлении на престол нынешнего государя он бежал в Рим за толпой отставленных и изгнанных кардиналов».

К счастью для Рабле, не все духовные лица Франции разделяли мнения свирепого монаха. Несмотря на господство католической реакции и на ожесточение, с каким преследовались еретики, многие из сановников церкви втайне склонялись и к протестантизму, и к свободомыслию, многие зачитывались романом Рабле и от души хохотали над скоромными шутками Панурга и брата Жана. Один из членов всесильной в то время фамилии Гизов, кардинал Гиз, вел постоянную переписку с Рабле, другой, кардинал Оде, епископ-граф Бове, племянник Монморанси, давно знал его и покровительствовал ему.

Благодаря этим могущественным защитникам Рабле мог безопасно вернуться во Францию в 1550 году. Мало того: герцог и герцогиня Гиз предложили ему место священника в своем поместье Медоне, а кардинал Оде выхлопотал ему от нового короля такую же привилегию на издание и продажу его книг, какую он имел уже от короля покойного. «От нашего любезного Франсуа Рабле, доктора медицины, было нам заявлено, — говорится в этой привилегии, — что он в прежнее время напечатал несколько книг греческих, латинских и французских, а также несколько томов „Геройских подвигов Пантагрюэля“, книг поучительных и приятных; типографщики же изменили, исказили, испортили эти книги во многих местах и напечатали под именем просителя многие другие скандальные книги к его великой досаде, ущербу и бесславию»; на основании всего этого запрещалось в течение 10 лет кому бы то ни было перепечатывать или издавать без разрешения Рабле его произведения, ему же предоставлялось право исправить и вновь издать свои старые книги, а также выпустить в свет продолжение «Геройских подвигов Пантагрюэля».

Пользуясь этим разрешением, Рабле стал готовить к печати последние главы четвертой книги своего романа. Он жил в это время в Медоне и, по-видимому, серьезно относился к своим священническим обязанностям. По крайней мере, местное предание сохранило рассказы о том, что он учил детей грамоте и Катехизису, посещал больных и бедных, говорил по воскресеньям проповеди, на которые съезжались слушатели из Парижа, что он устраивал на лугу перед своим домом игры и танцы для местной молодежи.

В начале 1552 года вышла в свет вся четвертая книга «Пантагрюэля» целиком, с привилегией короля и посвящением кардиналу Оде. Несмотря на эту привилегию и это посвящение богословский факультет наложил свою цензуру на «вредную книгу», продаваемую под заглавием «IV книга Пантагрюэля», а парижский парламент потребовал к себе на суд книгопродавца и под угрозой телесного наказания запретил ему в течение двух недель продавать эту книгу; между тем королевский прокурор должен был сообщить королю постановление факультета и представить все дело на его благоусмотрение. Покровителям Рабле еще раз удалось спасти его, как и его произведение. Генрих II разрешил беспрепятственную продажу книги, но чтобы несколько смягчить ярость своих противников, Рабле пришлось отказаться от обоих своих приходов.

Он провел последний год жизни в Париже, где и скончался в 1553 году. О его смерти ходят разные