глаз, часа два или три и дрожала в страхе оттого, что все-таки расстроила Карла. Затем набралась смелости и спросила, как он себя чувствует (он тоже не спал, но по другому поводу). Он ответил, что абсолютно не расстроился. Страх Джинни заключался в том, что весь день они были так близки, а тут она все «испортила», затронув эту проблему, и испоганила весь их прекрасный день. Я хотел, чтобы Карл дал ей понять, что все было как раз наоборот. Все срабатывало с полной противоположностью: поднимая проблему, она не отдаляет его, а, наоборот, приближает. Карл со мной согласился, и я сказал ему, что мне хотелось бы, чтобы он снова сказал это. Постепенно я недвусмысленно высказал ему то, что уже давно предполагала Джинни и что является почти последним ее секретом — что худшим временем суток для Джинни является ночь, и страх того, что произойдет, как только она выключит свет, отравляет все ее дни. После того как все это было четко выяснено и Карл действительно узнал об этом, я понял, что это был один из самых мощных терапевтических актов, которые я когда-либо совершал. Я пару раз повторился, чтобы он полностью понял. Кроме того, я неустанно твердил Джинни, что теперь она может делиться своими тревогами с Карлом и ночная паника не должна вернуться.
От этого мы перешли к моему вопросу к Карлу, было ли обратное действительно верным — беспокоила ли его критика или суждения Джинни. Он сказал, что нет, никогда. Тогда я задал вопрос поконкретнее. Ему интересно, нравится ли он Джинни, и он сказал, да, его действительно это волнует. А затем мы затронули очень интересный материал, и он признал, что намеренно не позволяет себе думать об этом, потому что тогда ему не надо беспокоиться о потере чего-то или что он потеряет Джинни. Я сказал ему, что он платит очень высокую цену за свое напускное безразличие и мнимое отсутствие беспокойства — ценой является отдаленность, отдаленность от других и от его любви к другим. Он согласился со мной, добавив, что именно поэтому прошлая ночь была для него таким необычным переживанием. Сегодня он с нетерпением ждет возвращения домой и разговора с Джинни. Я вслух представил, что это дело должно иметь долгую историю. (Я сказал это, думаю, для того, чтобы подтолкнуть его к размышлениям о его прошлом с целью подготовки к собственной терапии.) Мы закончили тем, что распределили наши последние три занятия. Джинни хочет, чтобы Карл на следующей неделе пришел опять и, возможно, еще и неделю спустя. Сначала она сказала, что хочет, по крайней мере, пару занятий оставить для себя, но теперь говорит, что ей достаточно будет оставить самое последнее. Она, как и я, понимает, что совместные занятия чрезвычайно важны.
Последнее занятие было самым травматическим из трех. Я говорила приятные вам вещи — Карл и я стали более откровенно говорить друг с другом. Но вы вели себя так, как будто мы были два самодовольных (но неубедительных) лжеца. Я, конечно, сидела на пороховой бочке, и когда вы стали выискивать новый материал, интересуясь, какие еще важные вопросы не были затронуты, поняла, что конец моему молчанию близок. Вечером до этого в приливе теплоты и верности по отношению к Карлу я затронула тему моих сексуальных проблем. И как только я это сделала, то поняла, что сболтнула не то. Мы только начали сближаться, и прежде, чем мы смогли этим насладиться, я затронула проблему, которая была настолько крупной и определяющей, совсем не той, как вы всегда повторяли, с которой надо начинать. «Надо начинать с небольшого, типа денег на бензин», — повторяли вы. Но мы уже были слишком близки, чтобы говорить о сборах за проезд и о прочей чепухе. Как бы то ни было, в ту ночь мы поговорили немного о сексе, и после этого, когда мы оба постарались заснуть, на меня накатили мои обычные терзания. Но, не желая мучиться и терзаться угрызениями совести всю ночь, я спросила Карла, что он думает о том, что я сказала. И он ответил мне, что рад, что мы поговорили на эту тему и теперь продолжим наши отношения и дальше.
Так что на следующий день, когда вы спросили, что нового, я так нервничала! Я сидела здесь, чуть не падая в обморок, говорила вам, что все в порядке. Затем вы стали обсуждать нежелание Карла представить меня своим родителям. Это было не столь важно — мне было все равно, будете вы это обсуждать или нет, потому что Карл не только не знакомит меня со своими родителями, он и сам с ними не контачит. Думаю, ему надо самому приехать домой к своим родителям, прежде чем везти меня к ним. Но полагаю, вы просто выведывали, насколько далеко вы можете углубляться в эти вопросы.
Когда я затронула вопросы секса, то чувствовала себя отчасти нелепо степенной, как дама средних лет, обсуждающая важный вопрос за чашкой чая. Я не хотела терять время на занятии и сидеть с каменным лицом. Я не помню всего того, что мы обсуждали, кроме того, что я много говорила, просила меня простить и не держать потом на меня зла.
Подняв тему, я оставила себя открытой самым радужным надеждам и была готова к наихудшему наказанию. Теперь каждый день как терапия и целью является изменение. Не думаю, что до этого моя цель заключалась именно в этом. Мне больше не надо, чтобы вы играли роль Карла. Он теперь играет ее постоянно. И я стараюсь все говорить ему. Явными становятся все наши секреты и интриги, и я не знаю, что происходит. Я налаживаю контакт с инстинктивными реакциями. Карл изображает себя более убедительно, чем это делали вы. И все потому, что есть результаты.
После занятия я попыталась уверить Карла, что больше не буду каждую ночь пребывать на грани облома. Надо было начинать все это раньше. Теперь возникает очень сильное скрытое противодействие.
Я сталкиваюсь с собственным сопротивлением.
По самому занятию у меня комментариев нет. Две недели я был занят своей статьей, и так как у меня все шло хорошо, то особо не пугался психологической травмы, которая могла прервать мою работу. Тем не менее я попытался вызвать Джинни на откровенность, и мы обговорили некоторые вопросы. Но это получилось немного односторонне, так как я всегда стараюсь быть уверенным, что буду держать себя в руках, прежде чем рассказать ей что-либо о себе. Я все хожу вокруг да около своей сути. Я не рассказываю ей о своих самых глубинных, отвратительных страхах и импульсивных желаниях — может, просто потому, что именно такое облегчение души и оставит меня беззащитным перед ней, а я не уверен, что хочу этого. Может, думаю, сохранить это для кого-нибудь другого? С другой стороны, я с трудом, как и Джинни, переживаю непосредственные ощущения, особенно физические, чтобы не чувствовать при этом иронии по отношению к себе и ситуации, так что даже не знаю, моя это проблема или виновата она. И не проявится ли эта проблема переживаний с другой женщиной так же сильно.
Возможно, это последний раз, когда я вижу Карла. Последние два занятия были обещаны Джинни. Этот сеанс был во многом хуже, чем предыдущий, и я был в определенной степени разочарован подозрительностью, осторожностью, напряженностью и разобщенностью во время сеанса. Джинни была явно обеспокоена: сидела, плотно скрестив ноги, покачивая маленькой ступней. Карл выглядел абсолютно расслабленным. Он выкинул номер, которого никто до этого в моем кабинете не осмеливался проделать: снял свои тяжелые бутсы и сидел в носках. Джинни была ошарашена. Спросила, что он делает, и сказала, что, по крайней мере, он мог бы надеть заштопанные носки. В одном была дырка. Я понял, что это был своего рода намек Карла на наше равноправие. Для него это было важно, чтобы сохранить свой статус в наших тройственных отношениях. (Поэтому я ничего не сказал.)
Жестко, с трудом мы все же вскрыли вопрос. Вчера вечером, глядя по телевизору результаты выборов, Джин-ни заснула, и Карл наорал на нее, сказав, что она никогда не изменится. Это версия Джинни. Когда эту историю рассказал Карл, то оказалось, что фраза «ты никогда не изменишься» в его понимании означала, что в этот вечер у него насчет секса были другие планы. Он ожидал, что Джинни будет более живой и настойчивой, а вместо этого она заснула. Для меня было неприятно обнаружить, что Джинни опустила сексуальный момент истории. Я содрогнулся при мысли, каким неискренним репортером она, оказывается, могла быть в прошлом и сколько времени мы, очевидно, потратили на проблемы, которые, по сути, были просто легкой осенней паутинкой.
