всем его протяжении и что после они хорошо его обсудили. Она не знает, какие еще последствия были у нашей встречи, но знает точно, что они больше разговаривают и больше ссорятся. В ответ на мой вопрос о содержании дискуссии мы довольно быстро перешли к очень интересному материалу. Большая часть разговора происходила между мной и Карлом, Джинни в основном сидела и молчала. Позже она объяснит, что чувствовала себя усталой и немного не от мира сего, потому что в тот день у нее были расширены глаза, а также потому, что она получила новую работу. Но это было еще не все.

Карл немедленно стал обсуждать проблему собственного страха оставить Джинни, потому что она может сломаться. Если и есть ключевая тема для супружеской пары, то она заключается именно в этом. Мы с Джинни много и по разным поводам обсуждали, почему она не может поговорить с Карлом о будущем их отношений. Но деваться было некуда, надо было сидеть и слушать, как они прозаично говорят о том, что Джинни месяцами боялась обсуждать. Карл боялся, что Джинни впадет в депрессию и сломается, если он ее оставит, и что потом его будет мучить чувство вины, когда он поймет, что сделал с ней. Я спросил, что же будет с ним, и он признался, что боится, что с ним произойдет то же самое. Ему никогда не нравилось жить одному, и он не уверен, хочется ли ему этого. Его, однако, соблазняет вызов. Он считает, что это окажется вроде как его недостатком, если он не сможет стать полностью самостоятельным. Я же считал, что проживание вместе в силу страха жить порознь является недостаточным основанием для взаимоотношений, и так ему об этом и сказал. Трудно представить, что можно построить что-то длительное и прочное на таком непрочном фундаменте.

В течение сеанса я постоянно старался втянуть в разговор Джинни, чтобы Карл знал, что она думает, а не угадывал ее мысли. Хороший пример тому случился в ходе долгого спора, который у них недавно возник. Все его подробности здесь не приведешь, но суть заключалась в том, что Джинни хотелось сходить куда-нибудь с друзьями, Карл отказывался, но затем согласился, так как заметил по вытянутому лицу Джинни, что она страшно расстроилась. Все закончилось тем, что у них обоих испортилось настроение. Ну, разве нельзя было им точно узнать друг у друга, насколько важен этот случай для каждого из них, а затем прийти к совместному решению, которое создало бы хоть какие-то возможности для удовлетворения их потребностей? (Легче сказать, чем сделать, заметил я самому себе, вспомнив о таких же неудачах со своей женой.)

Я предположил, что Джинни специально сохраняет вид хрупкой особы, так как это был один из способов удержать Карла при себе. Ей явно не хотелось говорить мне об этом. Фактически это схоже с объяснением, которое я часто давал ей по поводу наших с ней отношений, т. е. что она должна оставаться больной, чтобы сохранить меня. В какой-то момент в ходе занятия она проявила себя не такой уж и хрупкой, а почти энергичной Джинни, яростно возразив в ответ на одно из высказываний Карла. Когда он сказал, что она не имеет понятия, насколько важна для него некая статья, которую он пишет, она почти яростно отпарировала: «Откуда ты знаешь?» И тут же доказала, что она полностью в курсе его переживаний, и попыталась, хотя и безрезультатно, донести до него свою собственную озабоченность этой статьей. Я так часто подсказывал Джинни из-за кулис, что теперь с большим удовлетворением наблюдал, как она защищает себя.

Затем Карл вернулся к теме некомпетентности Джинни. Он привел пример недавней вечеринки, где Джинни показала себя дурочкой, потому что до нее не дошла шутка, которую явно поняли все остальные. В моем кабинете Джинни была страшно смущена — она абсолютно не знала, почему не так поняла шутку. Более того, и Карл чувствовал себя очень смущенным. Фактически мы все трое были опутаны смущением. Я не знал, как перевести эту сцену во что-нибудь более конструктивное, кроме возможности обратить внимание на то, что все требования об изменении были очень однонаправленными. Карл требует изменений от Джинни, но она не предъявляет таких же требований к нему. Она сказала, что ей хотелось бы единственного изменения в Карле — чтобы он перестал ее постоянно критиковать. Ну, чем не ошеломительный гордиев узел? Карл выглядел смущенным, что соответствовало действительности. Я попытался узнать, почему. Думаю, он только начинает понимать, что его претензии к Джинни были нереальными и нечестными. Но слишком глубоко мы в эту тему не углублялись.

Я поинтересовался неспособностью Джинни критиковать Карла, после чего они оба согласились, что всего лишь два или три месяца тому назад Карл перестал быть неуязвимым. Фактически как только она начинала его критиковать, он приходил в необъяснимую ярость. Поэтому с ним могла оставаться только послушная, скромная Джинни. Я также поинтересовался, не была ли ее так называемая некомпетентность неким образом функций ее неспособности открыто его критиковать. А единственной формой ответа для нее была пассивно-агрессивная — выматывать его по мелочам. Карл принял такую трактовку, потому что она подтверждала то, во что он всегда верил — что Джинни могла, если хотела, справляться с домашними делами. Джинни восприняла мою версию со слабой, вымученной улыбкой. В общем, как я понимаю, она была измучена сеансом. Я попытался проверить это в конце занятия, задав вопрос, не достали ли ее двое мужчин, которые, кажется, отлично поняли друг друга. Не ощущала ли она себя как бы вне треугольника? Она уклонилась от моего вопроса и в конце занятия, кажется, вышла из кабинета почти крадучись. Карл, напротив, сердечно меня поблагодарил и пожал руку.

Хотя занятие оставило у меня не очень хорошее чувство (в течение десяти минут я тщетно пытался воссоздать энергию прошлого занятия), ясно, что такие встречи изменили к лучшему отношения между ними: они уже не будут такими сдержанными и закрытыми и им не надо будет заниматься чтением мыслей и догадками. Некоторые правила взаимоотношений теперь навсегда поменялись. Мы договорились, что они придут вместе еще на два занятия, а потом Джинни посетит заключительные два занятия одна. Мне надо было начать заниматься с ними двумя еще раньше. Все теперь пошло быстрее.