что я делала на занятии, это то, что я делаю сейчас — просто самозабвенно говорю о себе. Это был один из самых неприятных периодов.
Когда я сказала, что хочу, чтобы вы меня поправляли и ставили мне цели, я имела в виду не работу по дому в течение недели — это было бы слишком непосредственно и мелко. Я хотела получить задачи для выполнения в кабинете. Все, что происходит, возникает из стимула поговорить с вами о том, что важно для вас. Вы церемониймейстер. Так что я обвиняю вас в том, что вы постоянно ковыряете одни и те же старые струпья, одну и ту же ключевую очевидность — любит он или я просто нравлюсь ему, бросит ли меня Карл? Это все равно, что снова и снова рассматривать одно и то же предложение в шараде.
Вчера у меня внутри была просто пустота. Моя жизнь замерла, как перекати-поле, наткнувшееся на ограду. А я лишь перевожу дыхание до следующего порыва ветра и потрясения. Сидя теперь дома, без вашего уюта, я могу думать о том, что сказать. О скуке и стесненности такого существования. О том, как Карл, перед тем как лечь спать, обводит стены взглядом, внимательно изучает наш дом и говорит: «Я ненавижу это место. Ненавижу его». И не могу не поверить в то, что в действительности он внимательно изучает меня, а дом использует как предлог, чтобы высказать все это мне. Ощущения любви и страсти это мне не добавляет. И даже когда я в состоянии отреагировать и с сарказмом отметить, что данное заявление не слишком возбуждает перед постелью и отчасти является жестоким, у меня все равно остается чувство огромной обеспокоенности и неудовлетворенности тем, что он прибегает к таким высказываниям. Он знает об их воздействии и просто не думает и не заботится обо мне. И тогда я могу подумать, что он сам переживает не лучшие времена и поэтому накидывается на меня. А может, вчера у меня и не было проблем, которые надо было решать. У меня было такое чувство, что я зря трачу и свое, и ваше время.
Когда вы спросили о целях, я поняла, насколько вне любого эго я себя ощущаю. Я вежливо отвечала. Как будто разговаривала со школьным методистом.
Я не особо слушала вас, когда была вроде бы заинтересована в вашем мнении. Как тогда, когда мы говорили о моем сберегательном счете. Я использую свой сберегательный счет, как и свой талант. Храню его при себе, накапливая проценты. Опасаюсь его тратить, разве что по минимуму и спонтанно. И жду того чрезвычайного обстоятельства, когда мне понадобятся моя душа и мои деньги. И снова откладываю. Берегу себя на случай кризиса или фатального обстоятельства.
Я чувствовала себя вдвойне плохо, когда позже размышляла об отчетах. Работать просто не с чем, когда мы говорим о невыполненных делах, а не о том, что делалось, но не получилось. Но я немного разозлилась оттого, что все занятие получилось скомканным, так как я не поговорила с Карлом. Полагаю, все произошло из-за меня, из-за того, что я вела себя по-детски и рассказала вам о своих отчетах, чтобы угодить вам. Но почему вы не могли изменить этого?
Раньше вы умели меня успокоить, и если что-то не получалось, пробовали другие подходы. Занятие было похоже на собеседование, в ходе которого я просилась на работу, которой не хотела.
Сеанс подобного рода всегда заразителен, и где-то в середине я поняла, что впоследствии сама себя накажу, что и произошло. Именно это меня и угнетает — что я не могу остановиться, не могу попросить вас помочь мне, что вы позволяете мне продолжать.
Мне надо было рассердиться, когда вы соблазнили меня существующим положением дел, говоря, что, возможно, я счастлива. Думаю, в этот момент мне полагалось вскочить и сказать «нет, нет, дело дрянь». Но я этого не делаю, и это должно означать, что все в порядке. Вы сами говорили, что это не успешный статус-кво, возможно, и так, я не возражаю.
В действительности мне не хочется рвать свои отношения с Карлом, хотя и вы, и мои собственные слова подталкивают меня к этому. Я никогда не рассказываю вам о хороших моментах, так как они легко и естественно приходят и уходят. Со всех сторон они окружены нашим молчанием, нашей неспособностью реально сказать, что мы нужны нам и любим друг друга…
В этом кресле я была как дурочка, пытаясь симулировать эмоции и форму.
Очень печальное недолгое занятие. Дела, кажется, все больше и больше приходят в уныние. Я чувствую себя обескураженным, бессильным и не знаю, по какому пути пойти. Время от времени пробивается лучик надежды, который, впрочем, далеко не заводит. Иногда я чувствую себя так, словно мы оба тешим себя одной и той же иллюзией. Оба знаем, что ситуация безнадежна, но никогда не отважимся сказать это.
Она начала с рассказа о том, что спустя несколько дней после предыдущего сеанса одна из ее лучших подруг пожаловалась на то, что она, Джинни, никогда ничего о себе не рассказывает. Ее подруга никак не может узнать, что Джинни думает или чувствует. С тех пор Джинни старается быть более открытой, но у нее возникло ощущение, что ее принуждают, хотя подруга не предъявляла ультиматума. Все это явно аналогично тому, что я ей говорю все эти месяцы. И здесь просматривается определенная надежда, так как, по ее словам, в этом случае у нее появляется еще кто-то, кроме меня, с кем она может попытаться быть другой.
Затем она продолжила рассказ о том, какой несчастной она себя чувствует со времени прошлого занятия, такого ужасного для нас обоих. Сразу после него ее охватило чувство опустошающего равнодушия, словно на лбу ей поставили метку несмываемыми чернилами и она уже никогда от нее не избавится. «Почему не сказать самой себе: «Ну, и что? Да, сеанс оказался провальным! Но это ж не конец света?»
Есть кое- что интересное и что возбуждает у меня интерес к интеллектуальной стимуляции. С момента последнего занятия ее просто одолевают фантазии на тему ее будущей жизни. Ей тридцать, может, тридцать пять. Живет одна. Жалкая и несчастная. Работает на низкооплачиваемой работе, типа продавщицы в универсальном магазине. Иногда с кем-то встречается. Возможно, со мной или с родителями. Ее фантазия заканчивается тем, что у нее наступает долгий период слезливости и жалости к себе. Пока она все это мне описывала, я все спрашивал себя — какой цели служит эта фантазия? Фантазия должна быть желанием. Каково же желание? Я полагаю, что, став несчастной, она сделает несчастными меня, ее родителей и Карла. В этой фантазии определенно присутствует изрядная доля враждебности. Я рассказал ей об одной сцене в пьесе Беккета, когда протагонист желает своим родителям оказаться на небесах, но одновременно надеется, что они смогут увидеть его страдающим в аду. Ни одна из интерпретаций враждебности не оказала на нее влияния. Когда я в ходе беседы нажал на них чуть сильнее, она призналась, что почувствовала — прошлый раз мне надо было сделать что-то другое, надо было применить какой-нибудь релаксационный метод или, может, ей надо было пройти поведенческую терапию. Это почти граничило с критикой. Я отметил это и таким образом погасил эту тенденцию.
Мы закончили занятие на знакомой теме — ее неспособности поговорить о личном с Карлом. Сейчас Карл не может найти работу. Он обивает пороги, ему везде отказывают, и он все больше и больше уходит в депрессию. Он гордится тем фактом, что как-то на этой неделе, когда он валялся на постели, она спросила его, в чем дело. Он сказал, что он просто не в настроении, но это касается только его, а не Джинни. Я поинтересовался, почему за все это время она не дала ему возможности высказать то, что его явно мучило. Для меня это похоже на ситуацию, когда ребенка, отец которого потерял работу, не посвящают в дела взрослых. Она ответила, что именно так она себя и чувствовала. Любое изменение просто ее убивает. Она вспоминает, что, когда ей было пять лет, ее отец потерял работу в компании «Сиэрз», и она, узнав об этом, впала в истерику. Может, она просто не способна рассмотреть идею определенного изменения в ее отношениях с Карлом? Она понимает, что они скатываются в кризис. Очевидно, что без работы Карл не сможет продолжать отношения. И если он вскоре не найдет работу, что-то произойдет. Он или уедет из города, или бросит ее. Но спросить она не осмеливается.
Она же получила на следующие три недели рождественскую работу на полную ставку и, вероятно, не будет со мной встречаться в течение этого периода. Так или иначе, у меня это известие не вызвало никаких сильных эмоций. Немножко жаль, что мы не будем видеться, но я настолько обескуражен и пессимистичен на данный момент, что даже приветствую такую передышку.
Она сделала небольшое усилие, чтобы как-то стать ко мне поближе, взглянула мне прямо в глаза и сказала, что, по крайней мере, она способна сделать это — установить со мной такой плотный контакт.
