я была любимой женщиной со множеством связей и от этого после пробуждения была счастливой, удовлетворенной и агрессивной. Когда вы опоздали на занятие на пять минут, я стала злиться, потому что мне надо было увидеть вас, я не хотела уходить. И я нафантазировала, что вы ушли на ланч, почти забыв про меня, и оставили сообщение, чтобы я пришла завтра. Я велела себе (помня, что мне нельзя сердиться, так как это вы делаете мне одолжение, а не я вам) забыть об этом, что я просто приду на следующей неделе. Видите, у меня вырабатываются эмоции, но они все вытекают из фантазий или превращаются в фантазии.
Ну, ладно, я рада, что, по крайней мере, говорила в вашем кабинете. Как часто вы говорите «Я вас не понимаю» обычно в тот момент, когда я начинаю выдавать какую-нибудь бессмыслицу — несу разную ерунду, вспоминаю прошлое на основании своих фантазий. Как в тот раз, когда я сказала, что чувствую себя сорокапятилетней женщиной и для меня все кончено.
Когда я рассказала вам о Еве, которая учила меня более откровенно излагать свои чувства в беседе, а не просто полагаться на впечатления и приколы, я не проанализировала эмоции, нахлынувшие на меня в тот день. (Вот видите, я думала, что оказывалась в ловушке только в вашем присутствии, что я не всем делюсь только с вами и иногда — с Карлом. Но потом я обнаружила, что так же поступаю и со своими лучшими друзьями — и получила за это.) Не могу передать вам, как это меня обеспокоило. Но, может, это и есть моя ошибка в терапии — полагать, что я должна воспроизвести все, что пережила, или ощутить то, что должна была бы пережить. Воспроизводить случившееся дословно, не снимая напряжения. Полагаю, что, как правило, ни вам, ни себе я не рассказываю все как на духу. У меня накопился целый музей ценных эмоций, а я передаю все свои чувства лишь только нескольким редким экспонатам, вместо того чтобы позволить им свободно течь или меняться.
Тот самый первый раз, когда я заговорила с вами, три года назад, был самым прекрасным моментом. (Я только что закончила интенсивную терапию и потихоньку лишалась иллюзий.) С той поры мои эмоции, кажется, ушли от той живости, с которой я искренне и уязвимо общалась с вами. Отлечившись перед зеркалами[8] в ходе групповой терапии в течение двух лет, сейчас с вами я всегда застенчива. Я скорее вижу свой образ,
Я освобождаюсь от этой застенчивости — когда веселюсь с Карлом или друзьями или когда вы задаете правильный вопрос. Тогда я подключаюсь к процессу и не задумываюсь над каждым ответом или действием. Я тогда многое пропускаю, но лучше чувствую и обычно меньше запоминаю. Очищаюсь. Этот период и переживания по его поводу, кажется, наконец-то заканчиваются, и без отрицательных последствий.
В ходе лечения я не могу восторгаться вашей реакцией на мои контролируемые ответы. Я не предоставляю для вас личности, с которой можно работать. По крайней мере, на данный момент я понимаю это именно так. Даже когда я чувствую по-другому, фиксируется только другой, критический образ. Когда я нервничаю так, как сегодня, он выглядит, как прыгающая телевизионная картинка. Та же заезженная мыльная опера, только изображение не постоянное.
Может, эта фантазия о занятии любовью с одновременным
Я, кажется, больше всего настороже во время терапевтических сеансов, чем когда-либо еще. Хотя и знаю, что вы были бы счастливы, если бы я стала вести себя немного по-другому. Но этого я не делаю.
Мое чувство частичного поражения способно вас обмануть, и вы не порицаете меня. У меня есть сценический опыт, и внешне мое лицо и тело находятся там, где я хочу. Они нарабатывают внешность, дублируют душевное равновесие и силу. Хотя хороших ощущений мне это не дает. Тем не менее после терапии я обычно более способна выразить свою агрессию в виде реакции на свою позу.
Я не видел Джинни три недели, которые провел в Бостоне. За неделю до этого у меня в 11.00 была запланирована встреча с Джинни, после которой, в 2.00, я должен был сесть на самолет и лететь на Восточное побережье. До вторника я придерживался этих планов, но потом осознал, что невозможно выполнить все в срок и успеть на этот последний рейс в Бостон. До вечера вторника я упорно работал и, наконец, после длительных колебаний решил позвонить Джинни и отменить встречу. Я все же использовал шанс и по телефону дал ей понять, что в случае крайней необходимости попытаюсь уплотнить график и встретиться с ней. На что она ответила — печально, что мы с ней не встретимся, так как она подготовила для меня хороший отчет. Я пожалел, что упускаю такую возможность, потому что мне действительно было интересно, что же получилось, но в любом случае такова предыстория нашей сегодняшней встречи, которую я могу вполне справедливо назвать «Три в одном».
Если коротко, то Джинни рассказала мне, что дня два она чувствовала себя отлично, — все началось вроде бы в воскресенье вечером, когда Карл снова обозвал ее бревном, обвинив в том, что каждый вечер она ложится в постель и сразу засыпает, даже не поласкав его. И она без обиняков ответила ему гневом на гнев. На следующее утро она сумела рассердиться на школьника, который плохо вел себя и язвил в ее адрес. Неважно, что она пожурила не того парня. Она сумела разыскать виновника и пожурила его. И неважно, что он так и не обратил на нее внимания. Она стала чувствовать себя сильной и полноценной и начала относиться к себе очень серьезно. Выглядит это так, словно Джинни мельком увидела свою внутреннюю силу и форму, а потом всего этого лишилась, потому что я неожиданно отменил сеанс. Она сказала, что у нее появилось чувство, что она сможет прийти ко мне и восстановиться, чтобы продолжить процесс. Но мой отъезд в каком-то смысле разорвал цепь. Она не могла полностью высказать все это мне по телефону, так как, когда я позвонил, рядом с ней был Карл, с которым она играла в игру «веришь — не веришь». Из-за этого она оказалась в довольно трудном положении между двумя важными для нее мужчинами. И она шепотом по телефону сообщила, что, вообще-то, не может рассказать Карлу об этих последних переменах, так как для него они не имеют никакого смысла.
Все это было изложено просто блистательно. Джинни была очень веселой, и хотя она рассказывала о своих приятных ощущениях как о чем-то прошедшем, мне показалось, что хотя бы частично оно все еще присутствует в настоящем. У меня возникло много мыслей по поводу ее слов, и я попытался рассмотреть их в определенном порядке.
Во- первых, я поинтересовался, возникло ли у нее раздражение из-за моей отмены сеанса. Слишком далеко она, конечно, углубиться не могла, и я почти был вынужден кое-что ей подсказать: вообще-то, я смог бы спланировать свой день и получше, или если бы я действительно думал о ней, то попытался бы увидеться. Обдумав все это, она нашла для меня оправдание в том, что я отменил все встречи. Сначала она полагала, что так получилось потому, что она мне не платит, но затем отказалась от такой интерпретации, узнав, что я отменил и всех платных пациентов. Для меня это характерный показатель того, как я постоянно игнорирую тот факт, что Джинни не является платной пациенткой. Для меня это совершенно неважно, так как все деньги, которые платят другие пациенты, идут не мне, а университету. И так как я это Джинни достаточно четко не поясняю, то получается, что передо мной она в большем в долгу, чем на самом деле есть.
Еще я попытался выяснить, что для нее значит исчезновение приятных ощущений после того, как я не смог принять ее. Я сказал ей, что представил себе маленького мальчика, выполняющего с трамплина
