Максима и Давидки. В ту же минуту голова у него закружилась, и он потерял сознание…

Кико очнулся в светлой круглой комнате, устланной мягким ковром, а поверх ковра шкурами туров. Турьи рога были вделаны в стену и служили вешалками. Кико лежал на шкуре тура, отливавшей золотом; голова его покоилась на чьих-то коленях, и чьи-то нежные пальцы осторожно и ласково перебирали его черные кудри.

«Это тетя Като, должно быть», — пронеслось в голове мальчика, и он закрыл глаза, охваченный дремотой.

Он скоро уснул и во сне слышал ласковый шепот и нежные-нежные, сладкие, мелодичные звуки чунгури. Когда он снова открыл глаза, то увидел, как руки Като перебирали струны его любимого музыкального инструмента.

— Чунгури! О, тетя Като! Откуда ты ее достала?

— Слава святому Георгию и святой Нине, ты снова здоров и бодр, сердце мое! — произнес кроткий голос Като, и она обняла мальчика. — А чунгури я отыскала среди разного хлама у нас в башне. Ты можешь на ней играть, Кико, она твоя…

— Можешь играть и петь, — вторили княгине два детские голоска. Живо обернувшись, маленький князек увидел Магуль и Горго, сидевших тут же, на шкуре, наброшенной поверх подушек, и ласково поглядывавших на него.

— А где же злые мальчики, которые мучили меня и заставили прыгать через бездну? — Кико поднял на Като вопрошающий взгляд.

— Успокойся, Кико, они не придут больше. Вано подоспел как раз в ту минуту, когда ты висел над пропастью, и под страхом строгого наказания запретил им обижать тебя. И в твою саклю ты не пойдешь больше, а останешься со мною, Горго и Магуль здесь, в башне, если дашь мне слово, что не убежишь от нас.

Като подняла за подбородок личико Кико и заглянула ему в глаза.

— Кико, отвечай скорее, ты не будешь больше делать попыток убежать от нас?

Кико молчал. Как он мог дать слово не стремиться к побегу отсюда, когда его душа так и рвалась к обожаемому отцу, к доброй бабушке Илите, к милой Шуше, которую он так незаслуженно обижал в последнее время, предпочитая ей общество злого и лукавого Али? Нет, нет, он не сможет дать этого слова, потому что не сможет сдержать его. А не сдержать данного слова, по мнению мальчика, — это такая подлость, на которую не может решиться ни один честный и порядочный человек. Видя его колебание, Като заговорила снова.

— Слушай, Кико. Я не сделала тебе никакого зла, я была с тобой добра, мальчик, и ты должен отплатить мне тем же. Я упросила Вано отдать тебя мне и дала ему за тебя слово, что ты не убежишь. Неужели же ты, Кико, сделаешь меня обманщицей в глазах Вано?

Маленький князь поднял голову. Синие глаза его блеснули гордым блеском.

— Я сын князя Павле Тавадзе и не хочу давать слова, которого, знаю это заранее, не смогу сдержать. Я хочу к отцу… Я не могу оставаться здесь…

— Но, бедный мальчик, ты не дойдешь до дома, заплутаешься в горах и погибнешь… Все равно отец твой не увидит тебя. А мне ты принесешь большое горе своим новым бегством. Гнев Вано обрушится на меня. Неужели же ты захочешь мне зла, мой мальчик?

— Нет! Клянусь святой Ниной, нет! Ты добрая!..

— Тогда ты дашь мне клятву не убегать и никому не открывать твоего похитителя?

Кико задумался.

Но вот он поднял голову, взглянул в лицо Като и произнес твердо:

— Хорошо. Я даю вам слово и клянусь честью дома Тавадзе, что не убегу отсюда, но… но я буду постоянно молиться святому Георгию, чтобы он упросил Бога умудрить моего отца искать меня здесь, в этой башне.

И он закрыл лицо руками, чтобы не показать слез слабости, выступивших у него на глазах.

Магуль вскочила с пола и забила в ладоши. Громко зазвенели все ее бесчисленные монеты и браслеты на шее и руках, а Горго бросился к Кико с сияющими глазами, протягивая ему руку.

— Теперь тебя не запрут под замок больше, — вскричал он весело, — и я так рад этому, так рад! Ведь ты друг мой, ты заступился перед братьями за маленького слабого Горго, и он никогда не забудет этого.

И мальчик серьезно, как взрослый, обменялся с Кико рукопожатием.

Жизнь Кико пошла по-новому. Его уже не запирали больше, и он пользовался относительной свободой. Он мог гулять по двору усадьбы, мог бегать на вышку башни или подолгу просиживать на краю пропасти и слушать вместе с Горго и Магуль дикие песни горных потоков. Впрочем, сюда он приходил редко, не желая встречаться со старшими братьями Мичашвили, то и дело прибегавшими сюда.

Этот замок совсем не походил на их горную усадьбу. Здесь не было стены, потому что окружавшие его утесы сами служили оградой усадьбе, состоявшей из полуразрушенной башни и нескольких каменных пристроек. Овец и коней было немного у Вано, зато подвал башни оказался битком набитым какими-то странными тюками, мешками и деревянными ларями всевозможной величины.

Когда Кико спрашивал у своих друзей, Горго и Магуль, что это за вещи, те или отмалчивались, или делали вид, что не слышат его вопроса.

Часто Кико брал свою чунгури и пел песни. Като, Горго и Магуль замирали от восторга, слушая его. А если дома находился и Вано с сыновьями, что бывало, впрочем, редко, так как хозяин горного гнезда и его старшие дети чаще были в отлучке, то и они, бросив дело, слушали маленького певца.

— Эк хорошо поет мальчишка!.. Не одну тысячу туманов (монета, равняющаяся десяти рублям) дал бы за такие песни любитель, — не раз срывалось с уст всегда хмурого и сурового Вано, и после этого он сильно задумывался, решая какой-то сложный вопрос.

А из-за высокого утеса еще один невидимый слушатель жадно ловил каждое слово песен Кико.

Этот слушатель был горбун Али, старательно избегавший встречи с маленьким пленником своего господина. Когда Кико распевал свои песенки, аккомпанируя себе на подаренной ему Като чунгури, Али положительно не находил себе места.

Печальные, полные тоски по родине, по отцу и родному дому, звуки голоска Кико падали, как раскаленные камни, в сердце Али, и совесть не давала ему покоя.

Незлой от природы, Али мучился своим поступком. Ему было жаль Кико, и в то же время он не посмел ослушаться своего господина, которому был обязан жизнью и благополучием своим и своей сестры.

Однажды Кико проснулся среди ночи.

Ночник в виде плошки, наполненной бараньим жиром, стоял в углу круглой башенной комнаты и освещал ее. В этой комнате, перегороженной надвое ветхой шелковой тканью, спали Като с Магуль, а по другую сторону занавески — он и маленький Горго.

Какой-то шорох и голоса разбудили Кико. Он быстро протер глаза.

Чья-то легкая тень скользнула в это время из комнаты.

Кико едва-едва успел разглядеть белую одежду Като. Затем все стихло. И вот среди ночи Кико расслышал чьи-то спорящие голоса и тихий сдавленный плач.

Мальчик быстро вскочил с тахты и, не рассуждая больше, кинулся на лестницу, движимый одною мыслью — заступиться за того, кто плачет, кого обижают. Но, сделав несколько шагов по крутой и узкой лестнице наверх, в высшую часть башни, он замер от неожиданности, услышав долетавшие до него слова.

— Не женское дело, Като, мешать мужчинам проявлять их удаль и боевую отвагу. Да и потом, Като, у нас пятеро сыновей, и надо позаботиться об их будущем.