Париже едва завуалированное беспокойство: «Мне любопытно было бы знать, что у вас в Иркутске делается». Он подумывал о дальневосточной земле как о месте последнего упокоения. Она же его не забывала – сибирские вояжеры неизменно проведывали «своего графа», доставляя священные для него дары – байкальского омуля, китайские яблоки…

Граф Муравьев-Амурский скончался 18 ноября 1881 года. Екатерина Николаевна поставила в изголовье его могилы на Монмартрском кладбище вытесанный из камня большой православный крест.

Вначале 20-х годов памятник графу МуравьевуАмурскому, который возвели вскоре после его кончины, по приказу Дальревкома, возглавляемого Я.Б. Гамарником, был уничтожен. Деньги на тот монумент собирали всем миром. Сумма вышла внушительная. На конкурсе победил академик А.М. Опекушин.

В бронзе Николай Николаевич вполне соответствовал тому, как его называли – «Петр Великий Восточной России». Все говорили, что его автору удалось достичь большого портретного сходства с тем живым, неуемным губернатором, которого здесь все еще хорошо помнили. Изображен он был 45-летним, одетым не в генеральский мундир, а в походный казачий чекмень. «Непокрытая голова, с лицом, дышащим энергией… Руки сложены на груди, причем в правой руке была зрительная труба, а в левой – свиток (Айгунский договор. – Прим. авт.) с картой. Левая нога выдвинута вперед и опиралась на верхушку вбитой сваи в ознаменование того, что графом Муравьевым-Амурским положено твердое основание Амурского края».

Разбитая 5-метровая фигура долго валялась в прибрежном парке и зарастала травой и кустарником. Бронзовые доски с выбитыми на них именами верных сподвижников графа отправили на переплавку. В Хабаровске, основанном Муравьевым в 1858 году, жители 1920—1930 годов лишь шепотом выражали свое возмущение подобным варварством.

Восстановить памятник было решено только в 1980-х годах, благо в Русском музее сохранилась его маленькая модель. И снова, как и столетие назад, стали собирать деньги, только теперь уже правнуки тех, кто жертвовал их на первый памятник, те, для которых это имя не осталось пустым звуком.

«Бог не дал мне заслужить внимание моих современников, – горько сетовал когда-то Николай Николаевич, – не рассчитываю я на внимание и потомства». Но он ошибся…

В 1992 году бронзовая фигура графа, как олицетворение незыблемого присутствия России на берегу Тихого океана, стала на свое прежнее место. А годом раньше с Монмартрского кладбища в Париже прах Муравьева-Амурского был перенесен в Россию и под грохот корабельных батарей Тихоокеанского морского флота предан земле во Владивостоке.

Людмила Третьякова

№8 (2767) | Август 2004

Рубрика «»

«Адский умысел совершил свое адское дело. Глава государства пал жертвой злодейской руки… Удар пал на Россию, начавшую после долгих лет томления освежаться надеждой на возможность радующего просвета», – писала газета «Русские ведомости» 2 марта 1881 года. Убийство Александра II ввергло страну в состояние шока. Однако роковой взрыв на набережной Екатерининского канала, поставивший точку в истории 25-летнего правления царя-освободителя, стал лишь кульминацией драмы, которая разворачивалась в стране и за ее пределами по меньшей мере с середины 1870-х годов.

Случайное в этой драме переплеталось с закономерным, импульсивные решения людей – с непреодолимыми обстоятельствами. При этом многим участникам и очевидцам тех событий было ясно: происходит что-то очень важное, имеющее принципиальное значение для будущего России. Сейчас, по прошествии ста с лишним лет, может показаться, что трагедии и катастрофы, на которые был так щедр XX век, несравненно масштабнее и страшнее. Но, может быть, именно тогда, на рубеже 1870– 1880-х годов, у России был шанс их избежать? И если так, то почему она не смогла им воспользоваться?

Многочисленные преобразования, осуществлявшиеся правительством с конца 1850-х годов, кардинально преобразили страну. Отмена крепостного права, создание крестьянского, земского и городского самоуправления (действительно независимого от администрации) и гласного суда, серьезное смягчение цензуры, всесословная воинская повинность – все это было проведено в жизнь за каких-то полтора десятилетия. Причем темп реформ был необычайно высок вплоть до 1866 года, замедлившись лишь после покушения Дмитрия Каракозова на императора (первого из шести, не увенчавшихся успехом).

И хотя реформы эти, будучи отнюдь не «обвальными», не сопровождались ни ослаблением власти, ни падением уровня жизни в стране, в образованном обществе недовольны ими были многие. Одни считали, что правительство действует слишком стремительно и без должной оглядки на прошлое (таковых было немало среди помещиков). Другие, наоборот, нетерпеливо сетовали на недостаточный радикализм преобразований, полагая, что, сказав «а», власть должна немедленно произнести и все остальные буквы алфавита и, выполнив тем самым свою историческую миссию, «испариться». По мнению третьих, преобразования изначально пошли совсем не тем путем. Словом, недостатка в аргументах «за» и «против» явно не ощущалось, хотя стоит заметить, что государственные и общественные деятели тех лет, по- видимому, еще не проникнутые духом политиканства, были удивительно, порой до наивности, искренними. Как бы там ни было, но, сложив число приверженцев всех этих точек зрения и прибавив к ним «просто недовольных», коих в России всегда хватало, можно было бы с удивлением обнаружить, что безоговорочно поддерживало эпохальные реформы лишь незначительное меньшинство образованных россиян (о мыслях по этому поводу необразованного народа нам мало что известно).

Перемен ждали очень долго, и, когда они не только не решили всех старых проблем, но и создали множество новых, на первый план в настроениях людей стали выходить разочарование, апатия или просто желание, не задумываясь о смысле происходящего, заняться своими частными делами, чему особенно благоприятствовал бурный рост предпринимательской и деловой активности. Такая ситуация сложилась даже в самом правительстве, раздираемом к тому же внутренними разногласиями.

В результате к началу 1870-х годов преобразовательный порыв почти угас. Утрачивая представление о целях и направлении развития, власть действовала по инерции, а то и вовсе бездействовала. Однако жизнь в стране еще была бесконечно далека от того, чтобы спокойно идти своим чередом. Выпустив из рук инициативу, правительство оказалось неготовым к новым внутренним и внешним «вызовам», грозно заявившим о себе уже в середине XIX столетия.

Первым из них стал «восточный кризис», который в 1877 году вылился в последнюю Русско-турецкую войну. В отличие от предыдущей, Крымской войны, завершившейся для России унизительным поражением, эта была выиграна. Однако итоги ее вылились не столько в триумф, сколько, напротив, в решающий толчок острому внутриполитическому кризису, давно зревшему в недрах русского общества. Парадоксально, но война началась вопреки желанию Александра II и большинства его министров, под мощным давлением общественного мнения буквально требовавших от власти прийти на помощь «братьям-славянам» – христианским подданным турецкого султана.

Единоверцы в Сербии, Черногории, Болгарии традиционно возлагали на Россию большие надежды, тем более что помощи от других европейских держав ждать не приходилось: те были озабочены прежде всего сохранением «баланса сил». Для них слабая, контролируемая Османская империя на Балканах была куда предпочтительнее сильной России, увенчанной к тому же лаврами освободительницы славян. Еще меньше европейские страны (в первую очередь главный наш тогдашний геополитический противник – Великобритания) были заинтересованы в том, чтобы Россия добилась осуществления давней своей мечты – контроля за закрывавшими выход из Черного моря в Средиземное проливами Босфор и Дарданеллы.

Надо сказать, что в этой мечте здравое осознание собственных стратегических интересов переплеталось с явной мессианской утопией. Наиболее смелые мыслители – идеологи очень популярного тогда панславизма – в своих фантазиях объединяли под скипетром русского царя народы Балкан и Восточной Европы в огромную славянскую империю, столицей которой многим виделся исторический центр православия – Царьград-Константинополь. По мнению самого известного из таких теоретиков, Николая Данилевского, чтобы добиться этого, Россия должна была победить целую коалицию европейских стран во главе с Британией и Францией.