лодка подняла на мачте флаг. Все стали по лодкам, скомандовали отвал… Впереди всех понеслась лодка Муравьева, а за нею все прочие суда. Запестрели перед нами берега Шилки, оглашаемые громкими криками „ура!“. С берега и реки… Великолепна была Шилка в эту светлую минуту! Гордо катились воды ее: ей, казалось, нравилась, полюбилась свежая флотилия, которая неслась перед ее берегами к свежему делу. Заводская пушка приветствовала нашу флотилию; горные пади вторили ей, и все население Шилки кидало шапки на воздух при крике „ура!“. Это было восторженное, единодушное, радостное приветствие, предзнаменование благого исхода новому пути. По излучине реки в этом месте, на две с лишком версты, растянулась флотилия. Впереди ее открывала плавание высокая мачта с генеральским флагом».

Во время плавания Муравьев постоянно был начеку. Спящим его в те дни не видели. По примеру «хозяина» и штаб Муравьева, в полном составе сопровождавший флотилию, обязан был бодрствовать. «Ночью непременно должно наблюдать своим глазом», – внушал тот своим подчиненным. Его, напряженно вглядывающегося во тьму и то и дело грозящего кого-то «зарыть в землю» за нерадивость, видели в те дни многие.

Спустя четыре дня новоселов уже несли вперед воды Амура. Значение того дня, когда на его берега высадились семьи казаков, трудно переоценить. За этим «большим новосельем» уже явственно проступало событие куда более масштабное – Российская империя навечно отмечала свои восточные рубежи.

Все первые четыре сплава были осуществлены под непосредственным руководством Муравьева. Отсутствие губернатора во время пятого объяснялось причиной более чем уважительной – он сидел за столом переговоров с китайцами.

В мае 1858 года в небольшом китайском городке Айгуни генерал-губернатором Муравьевым была одержана блестящая победа. Китай признал полное право русских на земли по рекам Амур и Уссури. Отторгнутые в 1689-м громадные пространства, сосредоточившие в себе богатейшие природные ресурсы и исключительно удобную береговую линию, стали неотъемлемой собственностью России. Самое же примечательное состояло в том, что подобное беспрецедентное «приобретение» свершилось без всякого применения вооруженной силы, без единого выстрела. Именно этот факт сделал дальневосточную эпопею Н.Н. Муравьева одной из самых замечательных страниц в российской истории.

Близлежащее к Айгуни русское укрепление УстьЗейск первым встретило возвращавшегося с благой вестью генерал-губернатора. Здесь был отслужен благодарственный молебен, после чего Муравьев продиктовал приказ по войскам. Но то было, по существу, обращение ко всем, кто приложил руку к великому делу «собирания земли русской».

«Товарищи! Поздравляю вас! Не тщетно трудились мы: Амур стал достоянием России! Святая православная церковь молится за вас! Россия благодарит»…

В память этого события Усть-Зейск был переименован в Благовещенск.

Как никто другой, Муравьев знал, какой ценой оплачена эта победа. Он отдавал должное главным действующим лицам грандиозной эпопеи, развернувшейся на Амуре. Нехватка продовольствия, суровый климат, болезни, оторванность от Большой земли оборачивались тяжелейшими испытаниями, опороченным веком людей. И надо было верить в свое предназначение выполнить задачу, которую равно считали своей и генерал-губернатор, и перебравшийся на Амур воронежский пахарь, и шедшая вслед за мужем ставропольская казачка.

Не о том ли писал польский историк Валишевский, отнюдь не обремененный симпатией к России: «Сила России и тайна ее судьбы заключается в том, что она всегда имела волю не обращать внимания на траты, когда дело шло о достижении поставленной цели»?..

В августе 1858 года ввиду исключительных заслуг перед государством Николай Николаевич Муравьев императорским указом был возведен в графское Российской империи достоинство с наименованием графом Муравьевым-Амурским.

В1860 году число казачьих станиц на Амуре составляло шесть десятков, на Уссури – двадцать три. А Муравьев думал уже не о селах – о городах, соединенных между собой железными дорогами, о свободной беспошлинной торговле для экономической независимости края, о тихоокеанском флоте, о пограничных заставах. Он никогда не был мечтателем: все перечисленное было заложено именно при участии Муравьева, чтобы получить в дальнейшем уже бесповоротное развитие.

Разумеется, генерал-губернатор стал легендарной фигурой. Недаром появилась станица Екатерино- Николаевская, соединившая в своем названии имена удивительной супружеской пары Муравьевых. Не только сам губернатор, но и его супруга была личностью необыкновенной, которой судьба и жизнь уготовила необыкновенную.

Пусть в Красноярске Екатерина Николаевна имела лучший в городе особняк – с парадным залом, зеркалами и библиотекой, пусть, окруженная всеобщим почетом, считалась «первой дамой» Восточной Сибири – по сути она вполне могла именоваться боевой подругой своего супруга, переносившей все выпавшие на его долю испытания и опасности.

Екатерина Николаевна старалась ступать шаг в шаг со своим неугомонным мужем. Как ни отнекивался Муравьев, делать было нечего – ему пришлось взять жену в экспедицию на Камчатку. Не каждому мужчине это предприятие было по силе, но Катенька дала мужу клятву «безропотно переносить все трудности». В воспоминаниях людей о той экспедиции запечатлены сцены, когда бедная жена, дрогнув, плакала от усталости, не надеясь ни на какое снисхождение со стороны мужа. Но проходило время, и горечь обид забывалась: генерал-губернаторшу снова видели то во главе собачьей упряжки, то среди участников очередного сплава. А ведь длилось такое путешествие на плотах и лодках от трех до шести месяцев. Не одна тысяча километров, пройденная в самых трудных условиях, была на счету у Екатерины Николаевны. О супруге губернатора писали: «Жена Николая Николаевича, француженка, не меньше его отличалась гуманностью, добротой и простотой. Она избегала пользоваться его выдающимся положением в Сибири… Со всеми в городе Е.Н. Муравьева была очень внимательна и обходительна». Кстати, именно к ней как к последней инстанции бросались искать защиты, провинившись перед грозным губернатором. Он же просто не умел говорить Екатерине Николаевне «нет». По словам его сослуживца Б.В. Струве, «он был в нее влюблен безумно». А потому неизбежное, казалось, наказание всегда смягчалось, а порой и отменялось вовсе.

Обаятельной, всегда оживленной и элегантной, как истинная парижанка, запомнилась сибирякам Екатерина Николаевна. А ведь для нее, как чудом залетевшей сюда из теплых краев птахе, суровый климат был губителен. Это стало ясно сразу, а потому тяжелые экспедиции ей приходилось чередовать с поездками в Европу на лечение. У Муравьевой стало резко ухудшаться зрение. Врачи запретили ей смотреть на снег, слепивший глаза, – тот самый русский снег, который она так полюбила. Она ощущала себя дочерью России. Окружающие, слыша ее речь, часто про себя удивлялись: французы для нее были «они», русские – «мы»…

В1861 году граф Муравьев-Амурский, в очередной раз не поладив с петербургским начальством, вышел в отставку. Ему было 52 года.

В конце января того же года Иркутск прощался с генерал-губернатором. Его провожал весь город: «Тут были и мундиры, и ремесленники со значками, и фраки, и сюртуки, и крестьяне, прибывшие из окрестных деревень, и инородцы, и казаки».

«Когда я протиснулся сквозь толпу к экипажу графа, – писал очевидец, – я слышал только следующие слова, произнесенные инородцами: „Мы тебя, граф, не забудем! Не забудь и ты нас“… Тронулись повозки; все стояли без шапок».

…Следующие 20 лет, живя с Екатериной Николаевной во Франции, Муравьев-Амурский все ждал, что о нем вспомнят на родине. «В Россию меня не зовут, – с горечью писал он, устав считать бесцельно уходящие годы, – даже говорят, там совсем не желают скорого моего возвращения».

В 1877 году, когда начиналась Русско-турецкая война, на пороге 70-летия боевой генерал Муравьев «явился в Петербург, чтобы предложить себя правительству, но уехал ни с чем»… На этом была поставлена последняя точка в его отношениях с официальным Петербургом.

Связь же с той землей, которой было отдано сердце, не прекращалась до последнего дня. Муравьев оставался в курсе всего, что происходило в Сибири и Приамурье: в письмах он дает преемнику мудрые советы, предостерегает от ошибок. Те из его сподвижников, которые оставались «на местах», свидетельствовали: «…не было почти ни одного сколь-нибудь важного или показного для края дела, в котором бы не проявлялось участие графа Муравьева». Любая задержка корреспонденции вызывала в