заговорщиков для ознакомления.

Когда та начала читать вслух, император кашлянул и показал глазами на камер-пажа, который согласно дворцовому этикету стоял за ее креслом. Юноше было 16 лет, но из-за худобы и низкорослости он выглядел сущим мальчишкой. Его звали Николай Муравьев – в списке было несколько людей с этой фамилией. Елена Павловна поняла и замолчала. Имея острое чутье на всякую человеческую одаренность, она уже успела оценить особые природные задатки своего камер-пажа. И этому обстоятельству суждено будет сыграть в его судьбе свою роль.

В 1827 году, после окончания с золотой медалью Пажеского корпуса, Муравьев шел типичным путем боевых офицеров, годами не видевших столиц. Русско-турецкая война, боевые операции в Польше, затем на Кавказе – вот его жизнь, и отдавался он ей с радостью и энтузиазмом.

«Я понимаю, почему Кавказ меня любит – потому что я его люблю со всеми его лихорадками и лишениями; там я только мог развернуться; там я в своей тарелке», – писал Муравьев брату. Служба шла своим чередом, и в 32 года он уже был генерал-майором, однако из-за множества полученных в боях ранений вынужден был выйти в отставку.

В 1844 году Муравьев уехал подлечиться на воды, а на обратном пути заглянул в Париж. Впечатлениями от этого «вселенского Вавилона» он, однако, быстро пресытился. «Довольно уже я покатался и насмотрелся в этой знаменитой Европе, – с неким раздражением писал путешественник домой, – лучше двумя неделями раньше возвратиться».

В последние свои дни в Париже Муравьев мыслями был уже в России, и вдруг – нечаянная встреча в одном из домов его парижских знакомых. Он влюбился. Катрин де Ришемон принадлежала к родовитой семье с фамильным замком в городе По близ одноименной реки. У генерала Муравьева не было за душой ничего из того, что полагалось положить к ногам красивой девушки: ни фамильных драгоценностей, ни капитала, ни поместья, ни своего дома. Кстати сказать, до конца своих дней ничем из этого списка Николай Николаевич так и не обзавелся и всегда жил в съемных квартирах. Средством к существованию всегда было лишь жалованье, а потому с выходом в отставку нехватка денег стала для него особенно ощутимой.

Взвесив все эти обстоятельства, Муравьев не посчитал себя вправе предложить мадемуазель де Ришемон руку и сердце и из Парижа уехал, так и не объяснившись.

Но уже на следующий год положение изменилось: Муравьев был назначен генерал-губернатором в Тулу. В Париж немедленно полетело письмо, в котором он писал, что мечтает видеть Катрин своей женой. В ответ он получил долгожданное «да».

Все дальнейшее происходило с головокружительной быстротой. Недавнее вступление в должность не давало Муравьеву возможности для поездки во Францию и представления семейству невесты, но любви свойственно сметать на своем пути все формальности, и Катрин сама приехала в неведомую ей Россию.

Счастливый жених сообщает о ней родным: «милая, прекрасная, умная…» и добавляет: «Я счастлив». Катрин принимает православие, и вслед за этим они венчаются в церквушке маленького сонного Богородицка, по крыши заваленного снегом. Это произошло 17 января 1847 года. С этого дня Катрин де Ришемон стала Екатериной Николаевной Муравьевой.

Спустя месяц родня получила от молодожена письмо: «Катенька моя теперь в классе русского языка». А еще через пару месяцев Муравьеву довелось сопровождать проезжающего по Тульской губернии императора Николая I.

В избе старосты села Сергиевское император предложил ему налить две рюмки водки и, подняв свою, произнес: – Поздравляю тебя, генерал. Отныне ты – губернатор Восточной Сибири. Край громадный, забот там невпроворот. Крепко на тебя надеюсь…

Вернувшись в Тулу, Муравьев первым делом прошел в гостиную жены: – Мы едем в Сибирь, Катенька. Собирайся… Екатерина Николаевна уже достаточно хорошо понимала по-русски.

Изумление общества по поводу назначения Муравьева начальником одной из самых обширных областей России в первую очередь было связано с его совсем не «губернаторским» возрастом. На тот момент ему едва исполнилось 38 лет. «Мальчишка», – узнав об этом, пробасил губернатор Западной Сибири.

Не последнюю роль в назначении Муравьева сыграла великая княгиня Елена Павловна, продолжавшая следить за карьерой своего бывшего камер-пажа. Организаторские способности генерала, проявленные в армии, были известны и Николаю I. Произвела на него впечатление и записка, поданная Муравьевым уже в должности тульского начальника. Главное содержание ее составляла мысль о необходимости уничтожения крепостного права как явления, не только провоцирующего бунты и беспорядки, но и мешающего стране развиваться. Император, как раз в эти годы предпринявший попытку расшевелить дворянскую инициативу в решении крестьянского вопроса, еще более утвердился в мысли, что Муравьева необходимо использовать на трудном государственном поприще. Восточная Сибирь – край ссыльных, край золотопромышленников, край оголтелой коррупции и беззакония – являлась своеобразной волчьей ямой даже для бывалого государственника. Молодой генерал показался ему «крепким орешком». И император не ошибся.

…В начале 1848 года новый губернатор с супругой прибыл в Красноярск. Торжественной встречи не получилось. Более того, она приобрела скандальный характер: хлеб-соль от местного купечества, людей «своекорыстных», новый губернатор принять отказался, и означать это могло только одно – «со мной шутки плохи». Встречающие все поняли и зловеще затаились.

Первый свой визит губернаторская чета нанесла ссыльным декабристам С.Г. Волконскому и С.П. Трубецкому. Это обстоятельство дало ход первому же доносу в Третье отделение. Последующее эпистолярное наследие подобного толка, главным героем которого неизменно становился генерал- губернатор, могло бы составить целую библиотеку.

Но все равно – «муравьевское время» началось. Ему суждено было продлиться без малого 14 лет и стать совершенно особым периодом в истории Сибири – ни до, ни после ничего подобного уже не повторялось.

Исследователи преобразовательной деятельности Муравьева на посту генерал-губернатора будут неизменно изумляться ее размаху: она охватила практически все области управления и общественной жизни огромного края. Недаром уже современники Муравьева говорили, что этот человек стоит целого Комитета министров, и называли его «Петром Великим Восточной Сибири». С той только разницей, что Петр был самодержец, сам себе голова, Муравьев же все 14 лет находился между молотом и наковальней. Слишком во многом он должен был действовать в рамках предписаний и согласований с Петербургом, с одной стороны, а с другой – ломать сопротивление местной оппозиции, тех некоронованных сибирских королей, которые не собирались сдавать без боя ни финансовой, ни какой иной своей власти.

Все 14 лет Муравьев будет бороться с обкрадыванием государства. Забегая вперед, скажем: коррупцию и взяточничество ему искоренить не удалось, зато удалось заставить местную олигархическую верхушку вспомнить, что существуют и государственная власть, и законы, с которыми придется считаться.

Самым ожесточенным временем борьбы стали первые годы губернаторства Муравьева. По вверенному его заботам краю прокатилась целая череда судебных процессов, направленных на пресечение преступной финансовой деятельности местных золотопромышленников. Был поставлен заслон противозаконной переправке намытого золота в Китай. Муравьев вообще ратовал за создание единой государственной золотодобывающей компании. Его усилия на этом поприще встретили ярое сопротивление не только местных, но и столичных чиновников, привыкших к «сибирской мзде».

Но тем не менее в отдалении от Петербурга Муравьев использовал все возможности, чтобы расправиться с местными божками.

К подобной категории, например, относился клан купцов Кандинских, у которых в должниках на положении рабов ходило пол-Сибири. В одно прекрасное утро дом главы семейства «№ 1-й гильдии купца и коммерции советника» был оцеплен солдатами. Ревизоры, получившие строгие инструкции, засели за работу. Начет, сделанный Кандинским за укрытие налогов, оказался огромен. Дальше – больше. Губернатор распорядился «не признавать долги свыше 10 р. 50 к., не зафиксированные документально».

Это был хитроумный и очень верный со стороны Муравьева ход – ни долговых расписок в частности, ни практики письменного оформления взятого кредита в целом Сибирь еще не знала.

Конечно, действия губернатора с точки зрения законности вызывали немало вопросов – и современники, и исследователи более позднего времени неоднократно упрекали Муравьева в превышении