Тема национальной борьбы с угнетателями, с тиранией занимала заметное место во французской литературе того времени. Особенно яркое выражение она нашла в творчестве Виктора Гюго. И она не могла не затронуть воображение молодого Жюля Верна.
Еще в 1826 году, за два года до его рождения, вышел в свет роман Гюго «Бюг Жаргаль», где автор в сочувственных красках рисовал восстание негров на острове Сан-Доминго, бывшем тогда французской колонией. В центре действия – один из вождей восстания негр Бюг Жаргаль, носитель высоких идеалов человечности, великодушия и благородства и в то же время исполненный пафоса революционного протеста против рабовладения.
Драма Гюго «Кромвель» тоже направлена против тирании, овеяна духом свободолюбия и ненависти к деспотии. Обвинительным заключением обществу звучит его рассказ «Клод Ге»… Однако восстание против общества не было темой одного лишь Гюго. К той же плеяде принадлежали романы Жорж Санд, драма Александра Дюма «Антони», «Таманго» Проспера Мериме.
Но все эти яростные атаки против существующего строя и его порядков не опирались ни на какую ясную положительную программу. Эти произведения могли зародить в душе юноши абстрактную любовь к свободе и такую же абстрактную ненависть к угнетению. А будущее? Каким оно могло рисоваться его незрелому уму, воспитанному в оранжерее? Что он мог себе представить, кроме полуутопической «Колонии на кратере», по роману Купера – содружества трудолюбивых людей, превращающих в цветущий сад пустынный остров Тихого океана?
Первым молодому провинциалу открылся Париж – еще полный сна, казалось, живущий только вчерашним днем, навеки застывший в своем ветхом величии. Таким, по крайней мере, его увидел Жюль Верн за краткие пятнадцать дней своей столичной жизни.
Молодой уроженец Нанта должен был прослушать курс права, сдать первые экзамены, и в эту поездку он даже не успел осмотреть город. В памяти лишь остался туман, обволакивающий остроконечные кровли домов с высокими фронтонами и башнями, вросшие друг в друга крыши, ажурные решетки, увитые плющом балконы, позеленевшие статуи в нишах, таинственные изображения на гербах…
Юный мечтатель, в соответствии с домашними наставлениями, остановился у мадам Шаррюель, тетки отца – чопорной и старомодной дамы, в полуразвалившемся доме (№ 2 по улице Терезы, вблизи Тампля). «Колодец без воздуха и без вина», – писал юноша родным. Но дома бывать почти не приходилось. С самого утра юноша, наскоро позавтракав, убегал на левый берег Сены, в Латинский квартал, чтобы возвратиться лишь поздно вечером.
В эти темные вечера громада Тампля, неожиданно для запоздалого пешехода возникающая из тумана, невольно возвращала к прошлому, когда здесь король Генрих II был убит на турнире с Монтгомери. Огромная ротонда, полуразрушенная и таинственная, ныне населенная старьевщиками, была сердцем этого квартала. Казалось, что здесь все еще продолжается XV век и что сейчас на темной мостовой появится королевский палач или ковыляющая стая страшных бродяг…
Перед самым отъездом Жюль все же побывал на площади Вогезов. Начинающий поэт хотел видеть дом № 6, где с 1830 года жил Виктор Гюго, властитель его мечты.
Уснувшие стены, высокие окна, наглухо закрытые белыми жалюзи, дремлющие крыши старых домов, окружающих площадь, – все это заставило Жюля вспомнить, что он в самом сердце старого Парижа.
В этом уснувшем мире, где лишь чудовищные дымовые грубы казались бодрствующими, оживали тени людей, некогда обитавших на площади, носившей тогда название Королевской. Дом № 6, именовавшийся раньше отелем Геменэ, принадлежал Марион де Лорм. Кардинал ришелье, Корнель, Мольер, мадам де Савиньи жили в соседних дворцах. Площадь в те годы была местом встреч элегантного общества… Молодому Верну это прошлое казалось таким живым, таким могущественным! Вероятно, он не смог бы поверить, что королевская Франция доживает свой последний год.
Лето Жюль провел в Провансе, у представителей старшего поколения семьи Вернов. Это был заслуженный отдых после успешно выдержанного экзамена. Зима должна была пройти в усиленных занятиях, в подготовке к последнему экзамену. В феврале 1848 года Жюль должен был получить ученую степень лиценциата прав и звание адвоката. Двадцатилетний адвокат мэтр Жюль Верн! Контора Берн и Верн на Кэ Жан Бар!
В феврале 1848 года весь Нант был потрясен известиями из Парижа: на улицах столицы баррикады, король бежал в Англию, во Франции провозглашена республика!
С лихорадочным возбуждением молодой Жюль Верн следил за событиями этого великого года по доходившим в Нант столичным газетам, по слухам, по рассказам приезжих из Парижа. Все это было смутно и неопределенно и не вмещалось сразу в его голову. Перед ним сразу открылось два новых измерения – прошлое и будущее Франции. За спиной возник призрак девяносто третьего года, великий и ужасный, по определению Виктора Гюго. Впереди смутно сверкали очертания грядущего, которое молодому мечтателю казалось лишенным пятен, как солнце, по мнению Аристотеля.
…10 ноября 1848 года, в девять часов вечера, почтовая карета компании «Мессажери Паризьен», запряженная четырьмя першеронами, тронулась со своей стоянки на площади Граслен. Последним впечатлением путешественников был гранитный фонтан на площади рояль с большой мраморной статуей, аллегорией города Нанта, и тринадцатью бронзовыми 'статуэтками, изображающими тринадцать рек, впадающих в Луару на территории города.
Карета должна была прибыть в Тур рано утром, чтобы поспеть к первому поезду, отправляющемуся в Париж. Среди пассажиров экипажа было двое молодых людей, уезжающих в столицу для окончания образования: Эдуар Бонами и Жюль Верн.
Молодые люди спешили. Четвертого ноября национальное собрание приняло новую конституцию Второй французской республики, и двенадцатого ноября на площади Согласия должно было состояться ее торжественное провозглашение. И правительство вновь рожденной Второй республики, во главе с президентом принцем Наполеоном Бонапартом, деятельно готовилось, чтобы торжественно отметить этот день.
Но был ли этот день праздником французского народа? Тогда как французская буржуазия ликовала – она праздновала свою победу, кровавую расправу над парижским пролетариатом, впервые в мире поднявшим красное знамя социальной революции, – простые люди Парижа – ремесленники, рабочие, безработные – смотрели на этот «праздник» как на траурное событие: он напоминал им о жертвах, о крови, пролитой на мостовых Парижа.
Молодой Жюль Верн это видел, но не мог этого понять. Для него слова «революция», «республика», «свобода» были всеобъемлющими понятиями, за которыми он не видел живых людей, их произносивших, придававших им разный смысл. Ведь по-разному они звучали для рабочего Альбера, члена Временного правительства, пришедшего на заседание во дворец в рабочей блузе, прямо из мастерской; для буржуазного республиканца Ледрю Роллена и для принца Бонапарта, ставшего президентом, чтобы задушить молодую республику окровавленными руками.
Но чем меньше знали о республике Жюль Верн и его друг Бонами, тем нетерпеливей стремились они в Париж – сердце Франции, чтобы увидеть все своими глазами.
Однако на вокзале в Туре путешественники увидели только специальный поезд, предназначенный для национальных гвардейцев.
– Где ваши сабли и мундиры, господа? – спросил блистающий парадной формой жандарм.
– В наших чемоданах, – с апломбом заявил Жюль.
– А депутаты вашей коммуны, которых вы должны сопровождать?
Увы, молодые люди попали в ловушку! Улизнув в темный угол, они наблюдали, как вагоны наполнялись вооруженными гвардейцами армии победившей буржуазии, как уполномоченный префектуры отдал сигнал к отправлению. Пассажирский поезд шел только через несколько часов, и друзья опасались, что они не успеют на церемонию, которая для них, родившихся после реставрации, была символическим завершением тысячелетней истории королевской Франции.
Они прибыли в Париж в воскресенье 12 ноября, поздно вечером. На площади Согласия догорали последние факелы, холодный ветер рвал намокшие и потемневшие флаги, падал мокрый снег. Ярче всего запомнились отряды солдат, занявшие все соседние улицы, и бледные лица парижан: для обитателей мансард ранняя зима была почти что общественным бедствием. Все это слишком походило на похороны революции, которой Жюлю Верну не пришлось увидеть.
