винтовки.

Я парировал его удары, пытаясь в то же время крикнуть, что я не враг ему, но он не слушал и яростно наступал. Защищаясь, я вынужден был, к сожалению, причинить ему боль. В то мгновение, когда он снова замахнулся винтовкой, я отбросил свой карабин, которым до сих пор отводил его удары, и, схватив вождя левой рукой за горло, правой ударил его в висок. Старый вождь выронил из рук ружье, захрипел и свалился на землю. В тот же миг сзади меня прозвучал торжествующий крик:

— Вот Инчу-Чуна, вождь собак апачей! Его скальп будет моим!

Оглянувшись, я увидел Тангуа, предводителя кайова, который неизвестно почему побежал вместе с нами к кустам. Положив винтовку на землю, он достал из-за пояса нож и наклонился над бесчувственным апачем, чтобы снять с него скальп. Схватив Тангуа за плечо, я крикнул:

— Прочь руки! Это мой трофей!

— Молчи, белый червяк! — рявкнул Тангуа. — Только я имею право на скальп вождя. Пусти меня или…

И вне себя от бешенства Тангуа ударил меня ножом. Удар пришелся по руке, потекла кровь. Не желая его убивать, я, не прибегая к оружию, сильно толкнул Тангуа. Маневр удался, и следующим рывком я схватил его за горло, стиснув так, что кайова потерял сознание. А что с апачем? Я склонился над ним, и капли крови с моей руки упали на лицо вождя. Услышав за спиной неожиданный шорох, я обернулся, и это резкое движение спасло мне жизнь. Страшной силы удар прикладом, нацеленный в голову, непременно разнес бы ее, не придись он по спине. Удар нанес Виннету.

В ходе боя от отстал от отца и только сейчас выскочил из-за кустов. Увидев меня, склоненного над окровавленным Инчу-Чуной, Виннету в ярости нанес мне удар, к счастью, не смертельный. Тогда, отбросив винтовку, он выхватил нож и кинулся на меня.

Я оказался на краю гибели. В такой обстановке объяснить что-либо было невозможно, а вступать в схватку я тоже не мог. От удара по спине у меня парализовало руку, и молодой вождь апачей непременно вонзил бы мне нож в сердце, если бы я не сделал единственное, на что был способен, — дернулся в сторону. Вместо сердца удар пришелся по левому нагрудному карману. Нож угодил в банку из-под сардин, скользнул по ней и, вонзившись в шею, пробил мне челюсть и поранил язык. Вырвав нож из раны, Виннету схватил меня за горло и занес нож для второго удара. Смертельная опасность удваивает силы. Двигать я мог только левой рукой. Схватив Виннету, который почти лежал на мне, я сдавил так сильно его правую руку, что противник выронил нож. В тот же миг я ухватил его за левый локоть и рванул к себе, грозя сломать ему предплечье. Виннету отпустил мое горло. Согнув ноги, я что было сил нанес удар коленями, стряхнул его с себя и прижал к земле.

Теперь во что бы то ни стало надо было удержать его в этом положении, иначе мне пришел бы конец. Правым коленом я придавил ему ноги, левым — одну руку, здоровой рукой схватил за шею. Свободной рукой Виннету пытался нащупать нож, но, к счастью, это ему не удалось. Это была смертельная схватка с Виннету, никем и никогда не побежденным, с Виннету, ловким, как кошка, и сильным, как бизон. Сейчас, навалившись на него, я мог бы сказать пару слов, но кровь ручьем лилась из моего рта, а изуродованный ударом ножа язык не повиновался мне, вместо внятных слов я издавал лишь нечленораздельные звуки. Огромным усилием противник попытался сбросить меня, но я только сильнее придавил его и еще крепче сжал его горло. Нет, я не собирался задушить Виннету, надо было лишь на время обезвредить его. На миг я ослабил хватку, и он приподнял голову, которая стала прекрасной целью для удара. Я ударил два раза — и он потерял сознание. Я победил непобедимого!

Переведя дух, я чуть было не захлебнулся кровью, заполнившей рот, и широко раскрыл его, чтобы кровь свободно стекала наружу.

Из раны на шее кровь тоже хлестнула струёй. Собрав уходящие силы, я попытался встать на ноги, но тут за моей спиной раздался яростный вопль индейца, и сильный удар прикладом обрушился на мою голову. Все вдруг исчезло, и я потерял сознание.

Был уже вечер, когда я наконец пришел в себя, но казалось, еще сплю. Мне мерещилось, будто я оказался между каменными жерновами, которые не вращались только потому, что им мешал я. Вода с шумом лилась надо мной и с такой силой давила на жернова, что они вот-вот должны были завертеться и раздавить меня в лепешку. Все тело было одной невыносимой болью, особенно голова и спина. Постепенно до меня стало доходить, что шум и звук льющейся воды рождаются в моей собственной голове от удара прикладом по ней, а боль в спине — от удара Виннету. Кровь все текла из раненого языка, и я задыхался. Жуткий хрип и скрежет зубов окончательно вернули меня к жизни. И хрип, и скрежет издавал я сам.

— Шевелится! Шевелится! Слава Богу, шевелится! — узнал я голос Сэма.

— Точно, я тоже заметил! — сказал Дик Стоун.

— Смотрите, открывает глаза! Он жив! Жив! — добавил Билл Паркер.

Я и в самом деле поднял веки, но лучше бы я не открывал глаз, ибо ничего хорошего не увидел. Мы все еще находились на поле боя. Вокруг пылали костры, а между ними торопливо сновали апачи. Многие из них были ранены. Тут же, сложенные в два ряда, лежали убитые, в одном — апачи, в другом кайова. Первые потеряли убитыми одиннадцать человек, вторые — тридцать. Тут же находились и крепко связанные пленные кайова, ни одному из которых не удалось бежать. Среди пленных был вождь Тангуа. Неподалеку от нас лежал Рэттлер. Чтобы заставить его помучиться, апачи связали беднягу так, что его тело выгнулось дугой. Рэттлер издавал душераздирающие стоны. Все наши геодезисты и вестмены погибли во время нападения апачей. Убийцу Клеки-Петры оставили в живых, чтобы подвергнуть медленной, мучительной смерти во время церемонии похорон их белого друга.

Мои ноги и руки были связаны, у Стоуна и Паркера тоже, они лежали слева от меня. Справа сидел Сэм Хокенс. Его ноги связывал ремень, к которому за спиной была привязана левая рука, правую же, как я потом узнал, оставили свободной, чтобы Сэм мог помочь мне.

— Слава Господу! Наконец-то вы пришли в себя, дорогой сэр! — сказал Сэм, нежно поглаживая меня по лицу свободной рукой. — Что же с вами произошло?

Я не мог ему ответить, так как рот был полон крови.

— Выплюньте, выплюньте эту гадость!

Я последовал его совету, но все равно ничего не смог сказать, так как рот тут же снова наполнился кровью, и я лишь прохрипел нечто неразборчивое. Ослабев из-за большой потери крови, я то и дело терял сознание. Придя в себя в очередной раз, я еле слышным голосом попытался рассказать Сэму, что со мной случилось.

— Боролся… Инчу-Чу… Виннету… своим ножом… прикладом… голове… кто… не знаю.

Остальные слова застряли в горле. Только теперь я вдруг с ужасом обнаружил, что лежу в луже собственной крови.

— Тысяча чертей! Идиотизм какой-то! Ведь мы с удовольствием бы сдались, но апачи не слушали наших объяснений. Поэтому мы забились в кусты, ожидая, когда они чуть-чуть остынут, чтоб мне лопнуть! Мы думали, что вы последуете за нами, а вас нет и нет. Пришлось вылезать из кустов и отправляться на поиски. Гляжу — лежат, будто мертвые, Инчу-Чуна с Виннету. И вы тут же. Апачи вскоре встали на ноги, а вы нет. Я так испугался, что побежал за Диком и Биллом, и мы вернулись к вам, чтобы проверить, живы ли вы еще или совсем мертвы. Ну и, конечно, нас тут же поймали. Я объяснил Инчу-Чуне, что мы друзья апачей, что вчера хотели освободить его и сына, но он высмеял нас, и только благодаря Виннету мне оставили одну руку свободной. Он лично перевязал вам рану на шее, иначе вся кровь вытекла бы из вас, чтоб мне лопнуть! Вы можете сказать, что у вас за рана?

— Пробит язык, — прохрипел я.

— Тысяча чертей! Это очень опасно. Начнется жар, редко кто его выдерживает. Лучше бы это случилось со мной! Старый хрыч, вроде меня, более вынослив, чем мальчишка, который видел кровь разве что в кровяной колбасе. А других ран у вас нет?

— Удар прикладом… спина… голова… — ответил я.

— Значит, вас оглушили! А я-то думал, только удар ножа. Представляю, как страшно сейчас шумит у вас в голове! Но это пройдет. Главное, чтобы осталась хоть капля ума, остальное — дело наживное. Мда, опаснее всего язык, его ведь никак не перевяжешь. Вот и сейчас…

Последние слова Сэма я уже не слышал, так как опять потерял сознание. Вновь придя в себя, я никак не мог сообразить, где нахожусь. Слышался стук лошадиных копыт, меня качало, словно в колыбели. Открыв