На самом деле, конечно, в основе советской империи все равно лежала русская история, русская культура. Но это не афишировалось особо. В конце концов, империя — совершенно привычное для этой территории государственное устройство, которое, если ему не мешать, восстановится само собой. Кстати, оно устраивало и большинство населения, потому что еще с первобытных времен люди отлично понимают: в большом племени жить лучше, чем в маленьком. И мамонта проще толпой завалить, и от врагов отбиться. А русские всегда были цементом империи, теми «варягами», управление которых местные жители принимали, чтобы избежать междоусобиц между кланами.

Со стремлением к независимости тоже не все так просто. Точнее, совсем просто, да не так, как объясняют. Я вообще не совсем понимаю, что такое независимость маленькой и слабой страны. Если подходить к делу цинично, то видно, что, например, стремление Грузии к независимости очень сильно зависит от соотношения двух параметров: аппетитов местных авторитетов и агрессивности Турции. Если турки сидели тихо, то грузины были самыми крутыми и свободными, а если начинали махать саблями (или винтовками), джигиты тут же кидались искать себе покровителей. Когда русские были в силе — обращались к русским, а когда в России шли всякие пертурбации — к немцам, англичанам, американцам… в общем, ко всем, кого может заинтересовать этот стратегически выгодный кусок земли. Вот вам и вся независимость.

А если подходить к делу совсем уже приземленно, то заморочить народу голову чрезвычайно легко. В начале 90-х решение об отделении союзных республик от России приветствовали аплодисментами. Это потом, когда выяснится, кто и зачем все это устраивал, насколько благосостояние этих республик зависело от Советского Союза, когда за кавказским хребтом население будет сидеть без воды и света, а среднеазиатские республики стремительно покатятся в «третий мир»… Тогда многие посмотрят на независимость иначе — но дело-то уже сделано! В начале 90-х я присутствовала при одном забавном разговоре. Беседовали русский и украинец, который очень гордился своей «самостийностью». После долгих препирательств чисто теоретического плана русский, разозлившись, сказал: «Ну хорошо. Допустим, вы отделились. Мы потеряли процентов пять территории России. Знаешь, мы это как-нибудь переживем. А ты, между прочим, потерял 95 процентов той страны, в которой жил. Ну и как тебе?»

Да, интересно — когда выключен телевизор, играющий «самостийный» национальный гимн, как настроение у тех, кто вырос в великой стране и вдруг оказался гражданином маленькой? Или совсем крохотной — как Эстония, например…

Нам-то что, мы переживем…

Ладно, хватит лирических отступлений, поговорим о вещах более прагматических. Если вынести за скобки «русский патриотизм», то чего, собственно, добивался Сталин своими преобразованиями? И с какой целью?

Давайте вычленим эти преобразования из текста, занумеруем их и посмотрим, что получилось…

1. «Реабилитация» традиционных устоев народной жизни: семья, школа, отношения между родителями и детьми, та же елка и т. п. Рассчитано на всех нормальных людей Страны Советов.

2. Отмена «классовых» ограничений при поступлении в вузы. Возвращение из ссылки тех, кто был выслан по «классовому» признаку, но лично не был ни в чем повинен. Это мера, адресованная в первую очередь молодежи: те, кто вырос при советском строе — наши, кем бы ни были их родители.

3. «Амнистия» крестьянам. 26 июля 1935 года Политбюро приняло постановление о снятии судимости с колхозников, осужденных к лишению свободы на сроки не более 5 лет и отбывших наказание. Снятие судимости означало и восстановление в полном объеме всех гражданских прав, в том числе и избирательного.

4. Наконец, пресловутый «исторический ренессанс», апеллирующий непосредственно к менталитету. Большевистская идеология, правда, оставалась — но она прекраснейшим образом ужилась с российской историей. Просто раньше историю идеологизировали в одну сторону, а теперь в другую.

У всех этих мер есть одна общая черта: резкое отмежевание от всего «революционного», в какой бы сфере оно ни проявлялось. Власть как бы говорит: все, товарищи, революция закончилась, начинается нормальная жизнь.

И, кроме того, все эти меры направлены не на преобразование общества — а всякое преобразование неизбежно вызывает разделение, — а на его консолидацию. В основном вокруг традиционных ценностей.

Резюмируя: меры 1935–1936 годов были нацелены на отмежевание правительства СССР от революции и на консолидацию общества вокруг правительства. Одной подготовкой к грядущей войне это не объяснишь. Советский Союз всю историю своего существования только и делал, что готовился к грядущей войне, и ничего, справлялись без «контрреволюционных» поворотов руля.

С другой стороны, не надо делать Сталина чистым оперативником, который-де нутром почувствовал «динамику исторических сил» и «полубессознательно» отреагировал. Все-таки это был один из образованнейших людей своего времени, глубоко знавший и историю, и общественные науки (далеко не только марксистские). Если посмотреть на то, что он делал, то вся советская политика выстраивается в одну четкую линию, в которой «объективное» перемешано с усилиями одной конкретной личности по управлению государством.

В 1927 году сталинская группа покончила с троцкистской оппозицией, которая могла стать очагом организованного сопротивления в партии. И тут же начались коллективизация и индустриализация, требовавшие колоссальных идеологических усилий и столь же колоссального насилия. Для этой цели использовали в основном еще не выработанный «революционный» запал ВКП(б): эти реформы, абсолютно необходимые, но очень жестокие и непопулярные, выполнялись силами «кровью умытых». «Царь-батюшка» при этом сидел в Кремле и время от времени выступал в печати с призывами «не перегибать палку» (и не только в печати — за «перегибы» реально сажали).

В 1933 году коллективизация закончилась, индустриализация шла полным ходом. Страна вышла на новый курс, в насилии больше нужды не было. И власть тут же начинает контрреволюционные преобразования, не смущаясь даже крупнейшим террористическим актом за всю историю Советского Союза — убийством Кирова.

Теперь оставалось убрать сделавших свое дело «кровью умытых» — и можно было не сомневаться, что, исходя из логики процесса, «русский термидор» не за горами (как ни необразованны были советские партаппаратчики, но что такое «термидор» — знали все. Это был один из популярнейших терминов времени).

Как видим, все просто, понятно и очень логично.

Но и это еще не все. Дело в том, что в 1933 году произошел (хотя и совершенно демократическим путем) государственный переворот в Германии. И одна за другой страны, становившиеся на сторону фашизма, совершали то, что сразу же, без каких-либо дополнительных усилий по укреплению государства, делало их на порядок сильнее. Они устанавливали режим личной власти.

Забегая вперед: история на практике доказала, что демократический строй не выдерживает прямого столкновения с авторитарным (если, конечно, не может выставить реактивные бомбардировщики против винтовок образца позапрошлой войны). При соприкосновении с Германией европейские демократии сыпались, как карточные домики на ветру. Классический пример — Франция, которая, имея примерно равную по силе армию, продержалась против гитлеровской Германии всего 45 дней.

Едва ли Сталину нужно было историческое подтверждение, чтобы понять: при той ветром колеблемой системе власти, которая существовала в СССР, выиграть войну невозможно. Чтобы победить, германскому фюреру нужно было противопоставить советского диктатора.

Для того, чтобы выиграть войну, Сталин должен был иметь законную единоличную власть.

У него был очень простой способ убить всех зайцев сразу: «термидор», он же «ночь длинных ножей». В советском варианте это можно было проделать так: поставить во главе НКВД своего человека, инициировать как можно более шизофреническую кампанию по поиску заговорщиков (плевать, реальных или мнимых, главное — чтобы мочили тех, кого надо), перебить несколько десятков тысяч «пламенных