— Ой, Миккель, он сюда идет!

Синтор снова натянул сапоги, и теперь топал вверх по лестнице.

— А вот мы чердак проверим! — бурчал он, обращаясь к бабушке Тювесон. — Доротея Эсберг! Пароход отчаливает!

— Пароход? — удивился Миккель. — Но ведь ты…

— Все переменилось. Милый Миккель, не отдавай меня ему! — Туа-Туа прижалась, дрожа, к Миккелю. — Не то мне никогда больше… никогда не видать ни тебя, ни Бранте Клева…

Сапоги грохотали уже возле двери плотника. Плетка стегала по стенам, точно Синтор везде искал тайники.

— Сундук… — шепнул Миккель. — Лезь в шерсть, живо!

Этот сундук когда-то служил холодильником, тогда в нем лежал лед. Он был высокий, больше метра, и наполнен шерстью только наполовину. Миккель подсадил Туа-Туа сзади, и черный подол исчез под грязной шерстью.

Дверь распахнулась — на пороге стоял Синтор. Он молчал, только подозрительно таращил глаза на Миккеля. Потом приступил к поискам. Приподнял парус и вымазался дегтем. Перерыл все тряпки в американском сундуке. Перебрал, громко чихая, засыпанную нафталином зимнюю одежду Миккельсонов, которая висела на палке под крышей.

И остановился, наконец, за спиной Миккеля, который силился закрыть шерстью пару упрямо торчавших наружу черных чулок.

— Скоро кончишь копаться?! — заорал Синтор.

— Завтра в это время! — отрезал Миккель.

С такими, как Синтор, добром говорить бесполезно.

Синтор промолчал, но рука его качнулась, словно рея, и Миккель стукнулся о дымоход, так что кирпич треснул.

Но правой ногой он успел ударить по чурочке, подпиравшей крышку сундука.

Ба-бах-х! Крышка захлопнулась — прямо Синтору по пальцам.

— Ты что, убить меня задумал, крысенок подлый?! — взвыл Синтор и шагнул к Миккелю.

Вдруг снизу донесся возбужденный лай. Боббе вырвался на свободу.

— Боббе!.. Ай да Боббе, в окно выскочил! — воскликнул Миккель и дернул вешалку.

Бабушкины теплые юбки полетели вниз в облаке пыли и нафталина.

— Сюда, Боббе, на помощь!..

К собачьему лаю примешалось испуганное ржание Черной Розы.

— Разрази меня гром, эта дрянь на лошадь напала!.. простонал Синтор.

Он сдернул с головы юбку и выскочил в дверь.

А Миккель уже стоял на коленях и дрожащими пальцами поднимал крышку:

— Как ты там, Туа-Туа? Пришлось закрыть, понимаешь?.. По башке не попало?

Из шерсти вынырнул рыжий вихор.

— Нет, все в порядке, Миккель, — сообщила Туа-Туа отдуваясь. — А вдруг бы он!.. — Она до боли стиснула руку Миккеля. — Как думаешь — не вернется? Не догадался?..

Они прильнули к окошку. Богатей Синтор взгромоздился на Черную Розу. Боббе с лаем прыгал вокруг них.

— К тому времени пароход уйдет, — ответил Миккель. Еда есть?

Туа-Туа пристыженно покачала головой.

— Я все ночью съела, когда…

— Ничего. Я добуду немного. Расскажешь, когда вернусь.

Уже в дверях он вспомнил про ленту, обернулся, достал ее изза пазухи и поднес к свету.

— Если ты повесишь ее на клотик *, я залезу и достану даже с самой высокой мачты, — сказал он глухо.

Туа-Туа улыбнулась сквозь слезы. И он почувствовал, что заячья лапа становится все меньше и меньше — ну совсем, как обычная нога.

Бабушка то и дело выбегала в прихожую.

— И что тебе опять понадобилось на чердаке, Миккель?..

Миккель с оттопыривающимися карманами оборачивался на лестничной площадке.

— Салазки делаю, — улыбался он.

— Среди лета-то? Ты кому голову морочишь, бездельник?

Но Миккель уже исчез, а бабушкины ноги не могли поспеть за ним.

А как он ел!

— С каких это пор ты так полюбил жареную селедку да картофель в мундире, Миккель Миккельсон?

— Сегодня с утра, с восьми часов, — отвечал он, торопливо жуя.

Но Миккель больше жевал впустую. Сельдь и все остальное попадало в кожаный мешочек, привязанный к

* Клотик — деревянный кружок на конце мачты.

ножке стола. Потом мешочек оказывался под рубахой.

И Миккель исчезал на чердаке.

Туа-Туа сидела под парусом и стучала зубами.

— Всякий раз, как заскрипит лестница, мне кажется Синтор идет, — жаловалась она.

— Брось, пароход ушел, а в ночь на субботу и мы в путь отправимся, — утешал ее Миккель и выкладывал сельдь на заднюю корку своего дневника.

Того самого дневника, в который он записывал все происшествия, с тех пор как совсем еще маленьким мальчиком сидел на Бранте Клеве и ждал отца. Теперь осталась только одна незаполненная страница, да и то на ней было написано вверху: Разработка планов и накопление запасов для побега из Лъюнги. 1897 год.

Туа-Туа уплетала селедку.

— Что-то мои бородавки опять чешутся, Миккель. Плохая примета.

— Суеверие! — фыркнул Миккель. — Я тебе шкурку от сала принесу, все сведешь.

Небо заволокло тучами, на чердаке стало темно.

— Ты… ты бы мне свечу принес, — робко попросила Туа-Туа. — А то как же вечером? У меня был огарок, да я выронила на Бранте Клеве, когда встретила…

— Чтобы Мандюс свет увидел и они забрали тебя, так, что ли? — перебил Миккель.

— А иначе я опять всю ночь спать не буду! — всхлипнула ТуаТуа. — Как закрою глаза — его вижу, открою — опять он перед глазами.

— Кого видишь?

Туа-Туа собралась с духом и рассказала о человеке на пустоши. Миккель слушал с горящими глазами.

— Овца? — прошептал он. — Вор, овцекрад, так я и думал! — Он даже вспотел от волнения. — Вот бы мы его схватили и отвели к Синтору: «Получай, Синтор, своего овцекрада! Может, оставишь теперь в покое чужих собак?» Кто ходит в мятой шляпе с перьями, Туа-Туа?

— Енсе-Цыган. кто же еще?

— Верно — Эбберов конюх. А значит, и Белая Чайка недалеко. Вот бы одним разом двух зайцев! И все бы наладилось! Он взял Туа-Туа за руку. — Осталась бы ты… у нас? Навсегда? То есть мне все равно в море уходить, но когда не к кому возвращаться, то и домой не тянет, вот.

Миккель почувствовал, что лицо его горит, словно в огне. Он уставился на гвоздь в стене, как