проговорил:

— Насколько я понял, кое-что исчезло?

— Правильно понял. — Я показал ему пустое гнездо. — Исчезла смертельная доза морфия.

— Четыре склянки пробило, живей вставай, чудило, — потряс меня за плечо Смит. И призыв, и жест были излишними: я был настолько издерган, что едва штурман повернул ручку, я проснулся. — Пора с докладом на мостик. Мы свежий кофе сварили.

Я пошел следом за ним в кают-компанию, поздоровался со склонившимся над кофейником Конрадом и вышел наружу. К моему удивлению, ветер, дувший теперь с веста, ослаб баллов до трех, снег почти перестал, и мне даже показалось, будто на юге, над бухтой Сор-Хамна, в просвете между тучами тускло сияют звезды. Зато морозило сильней, чем ночью. Поспешно затворив дверь, я повернулся к Смиту и сказал вполголоса:

— Неожиданная перемена погоды. Если так будет продолжаться, Отто напомнит тебе о твоем вчерашнем обещании добраться до Тунгейма и вызвать полицию.

— Я уже сам жалею, что пообещал, но ведь у меня не было другого выхода.

— Теперь тем более. Плыть никуда не следует. Посматривай за Хейтером, да повнимательней.

— Считаешь, что он опасен? — произнес Смит после продолжительного молчания.

— Он один из тринадцати потенциальных убийц, причем из тех, кто вызывает особое подозрение. Если исключить из чертовой дюжины Конрада, Лонни и «Трех апостолов», остается восемь. И один из восьми, может, двое или даже трое — это те, за кем нужен глаз да глаз.

— Уже теплее, — ответил Смит. — Но почему ты думаешь, что пятеро из них... — Штурман на полуслове умолк, заметив, что в кают-компанию, позевывая и потягиваясь, вошел Люк — худой, неуклюжий, долговязый юноша. Он был так лохмат, что хотелось позвать цирюльника или надеть ему на шевелюру повязку.

— Неужели ты думаешь, что он способен на убийство? — спросил я.

— Я мог бы засудить его за музыкальные безобразия, какие он вытворяет на своей гитаре. Но на большее он не способен, — согласился Смит. — То же можно сказать и об остальных четверых. — Наблюдая за Конрадом, который куда-то нес чашку кофе, штурман прибавил:

— За нашего героя поручусь головой.

— Куда же он так спешит?

— Поддержать силы дамы сердца. Ведь мисс Стюарт, по существу, дежурила вместе с нами.

Я хотел было заметить, что у этой дамы сердца странная привычка шататься по ночам, но передумал. Хотя прежнее ее поведение для меня оставалось загадкой, я ни на минуту не допускал, чтобы девушка могла иметь какое-то отношение к деятельности преступников.

— Это важно — добраться до Тунгейма? — спросил Смит.

— Доберешься ты туда или нет, не имеет особого значения. Все зависит от погоды и поведения Хейтера. Если придется вернуться, тем лучше, ты мне здесь пригодишься. Если доберешься до Тунгейма, там и оставайся.

— Как я там останусь? Я же отправлюсь за помощью, не так ли? И Хейтер потребует, чтобы я вернулся.

— Если скажешь, что устал и нуждаешься в отдыхе, тебя поймут, я уверен.

Если Хейтер начнет шуметь, потребуй, чтобы его арестовали. Я дам тебе письмо для начальника метеостанции.

— Ах вот как, письмо? А если господин начальник откажется выполнить твое распоряжение?

— Думаю, ты сумеешь найти людей, которые тебе охотно помогут.

— И это, конечно, твои друзья, — посмотрел на меня без особого восторга штурман.

— На станцию откомандирована группа британских метеорологов. Их пятеро.

Но они не метеорологи.

— Естественно, — холодно, почти враждебно отозвался Смит. — Вижу, вы не любите раскрывать свои карты, доктор Марлоу.

— Не сердись. Я не прошу, а приказываю. Такова стратегия. Если ты не подчиняешься приказам, то я подчиняюсь. Тайна, которую знают двое, известна всем. Если в ты заглянул в мои карты, то еще неизвестно, кто был бы следующим. Письмо это я дам тебе утром.

— Хорошо, — произнес Смит, с трудом сдерживая гнев, и с мрачным видом добавил:

— Нисколько не удивлюсь, если обнаружу в Тунгейме и «Морнинг роуз».

— Такая возможность отнюдь не исключена, — ответил я.

Кивнув, Смит отвернулся и направился к печке, у которой стоял Конрад, разливая кофе. Минут десять мы сидели, прихлебывая ароматный напиток и разговаривая о пустяках, затем Смит и Конрад ушли. В течение последующего часа не произошло ничего стоящего внимания, не считая того, что спустя пять минут после начала дежурства Люк внезапно заснул. Будить я его не стал. В отличие от Люка, мне было не до сна, голова разламывалась от дум.

Но вот в коридоре открылась дверь, вышел Лонни. Поскольку, по его словам, спал он обычно мало, факт этот меня не удивил. Войдя в кают-компанию, он тяжело опустился на стул рядом со мной. Выглядел он подряхлевшим и измученным и говорил без привычной шутливости.

— И снова перед нами добрый исцелитель, — произнес он. — И снова он врачует народ. Я пришел, дружище, разделить с вами полнощное бдение.

— Сейчас не полночь, а без двадцати пяти четыре, — ответил я.

— Это для красного словца, — вздохнул Лонни. — Я плохо спал. Вернее, не спал вовсе. Перед вами обремененный заботами старик, доктор.

— Очень жаль это слышать, Лонни.

— Не нужно слез. Как и большая часть человечества, я сам создаю себе проблемы. Быть стариком само по себе плохо. Быть одиноким стариком — а я много лет одинок — и того хуже. Но быть одиноким стариком, который не в ладах с совестью, — просто невыносимо. — Лонни снова вздохнул. — Нынче мне особенно жаль себя.

— Почему вы решили, что вы не в ладах с собственной совестью?

— А потому, что она-то и не дает мне спокойно спать. Ах, дружок, что может быть лучше, чем уснуть без мук. Чего же еще пожелать старику, когда настанет вечер и придет пора уйти?

— Чтобы попасть в кабак на том берегу?

— Не будет даже этого, — мрачно покачал он головой. -Таких, как я, в раю с распростертыми объятиями не ждут. Рылом мы не вышли, дружок, улыбнулся старик, но глаза его оставались печальными. — Пивной бар в. чистилище — на большее я не рассчитываю.

Старик умолк, закрыв глаза, и я решил, что он уснул. Но он прокашлялся и сказал невпопад:

— Всегда это приходит слишком поздно. Всегда.

— Что приходит, Лонни?

— Сострадание, понимание или прощение. Думается, Лонни Гилберт мог прожить жизнь более достойно. Но я понял это слишком поздно. Слишком поздно надумал сказать, что я тебя люблю, какой ты славный человек или что я тебя прощаю. Если бы да кабы... Трудно помириться с человеком, если ты смотришь на него, а он лежит мертвый. Боже мой, Боже мой! — С видимым усилием он поднялся. — Но ничтожная надежда еще осталась. Лонни Гилберт сейчас пойдет и сделает то, что должен был сделать много лет назад. Но сначала я должен вооружиться, влить огня в старые жилы, очистить разум, словом, подготовиться к тому испытанию, которое, со стыдом признаю, мне предстоит. Короче, дружище, где виски?

— Боюсь, Отто унес его с собой.

— Добряк Отто, добрей его не сыскать, только скуповат немного. Но ничего, до основного хранилища рукой подать.

Он направился к выходу, но я его остановил.

— Когда-нибудь вы пойдете в склад, сядете на ящик и замерзнете. Незачем вам туда идти. У меня в спальне есть бутылка. Из того же источника, уверяю.

Сейчас принесу, а вы тут присмотрите. — Присматривать ему не было нужды: секунд через двадцать я