В двенадцать дня Еванхелина рухнула на кровать: ее тело билось в судорогах, а из груди вырывался слышный повсюду глубокий, протяжный и ужасный стон, похожий на зов любви. Корчась в конвульсиях, она стала выгибаться дугой с нечеловеческим напряжением. Недавнее наивное детское выражение исчезло с ее искаженного мукой лица; оно постарело на несколько лет. Гримаса исступления, боли и, может быть, сладострастия, исказила ее черты. Кровать заколебалась, а испуганная Ирэне заметила стоявший в двух метрах от кровати стол без посторонней помощи тоже пришел в движение. Страх победил любопытство: она подошла к Франсиско, ища у него защиты. Взяв его за руку, она сжала ее, не отводя глаз от безумной сцены, разыгравшейся на кровати. Однако друг мягко отстранил ее и взялся за аппарат. За стенами дома собаки протяжно завывали, словно в предчувствии стихийного бедствия, и их вой слился с голосами, поющими гимны и возносящими Богу молитвы. Латунные кувшины плясали в стенном шкафу, крыша сотрясалась, будто от града булыжников. Трясло и дощатый настил между балками галереи, где хранились съестные припасы, семена и сельскохозяйственный инвентарь. Рис из мешков через щель стал сыпаться с потолка, усугубляя впечатление кошмарного сна А на кровати билась в конвульсиях Еванхелина Ранкилео — жертва непостижимых галлюцинаций и мистического рока Отец, смуглый, беззубый, с горестным выражением грустного клоуна на лице подавленно смотрел на нее с порога Мать, прикрыв глаза, стояла у кровати, пытаясь, вероятно, проникнуть в безмолвие Бога На собравшихся в доме и во дворе паломников снисходила надежда По одиночке они подходили к Еванхелине и просили у нее для себя небольшого, убогого чуда:

— Излечи мне фурункулы, святая девочка.

— Сделай так, чтобы не втянули в заговор моего Хуана.

— Спаси тебя Бог, Еванхелина, кладезь благодати, вылечи геморрой у моего мужа.

— Дай мне знак, на какой номер сыграть в лотерее?

— Останови дождь, раба Божья, пока не сгинули посевы.

Движимые верой или последней отчаянной надеждой на Еванхелину, собравшиеся у Ранкилео люди чинно проходили один за другим мимо девушки, останавливаясь на мгновение у кровати, чтобы высказать свою просьбу, а потом уходили с преображенным надеждой лицом, веря, что через нее на них снизойдет божественное провидение.

Никто не услышал, как подъехал военный грузовик.

Раздалась команда, и прежде, чем люди смогли что-нибудь понять, военные беспорядочной толпой ввалились во двор и в дом с оружием в руках Они отталкивали людей, разгоняли детей, а тех, кто пытался защитить их, били прикладами. От громких криков дрожал воздух.

— Лицом к стене! Руки на затылок! — кричал командир, рослый мужчина с бычьей шеей.

Все безропотно подчинились, только Еванхелина по-прежнему была в трансе, и Ирэне Бельтран продолжала неподвижно стоять на месте: она была так потрясена, что не могла пошевелиться.

— Документы! — проревел сержант с индейским лицом.

— Я — журналистка, а он — фотограф, — твердо ответила Ирэне, указывая на своего друга.

Франсиско грубо обыскали, похлопывая по бокам и пошарив между ног и в туфлях.

— Повернись! — приказали ему.

Офицер-лейтенант Хуан де Диос Рамирес — как им станет известно позже — подошел к Франсиско и, прижав к ребрам ствол автомата, спросил:

— Имя?

— Франсиско Леаль.

— Какого хрена вы здесь делаете?

— Не хрена, а репортаж, — перебила его Ирэне.

— Я говорю не с тобой.

— А я — с тобой, мой капитан, — улыбнулась она, иронически повысив его в звании.

Мужчина заколебался: было непривычно слышать дерзость от гражданского лица.

— Ранкилео! — позвал он.

От военных отделился смуглый гигант с винтовкой и растерянным выражением лица и, подойдя к командиру, стал по стойке «смирно».

— Это твоя сестра? — указал лейтенант на Еванхелину, которая была в это время в другом мире, затерявшись в беспокойном водовороте духов.

— Так точно, мой лейтенант, — ответил тот, не шевельнувшись: пятки вместе, носки врозь, грудь колесом, глаза на каменном лице немигающе смотрят прямо перед собой.

В этот момент еще более мощный дождь невидимых камней обрушился на крышу. Офицер упал ничком на пол, солдаты сделали то же самое. Окаменев от удивления, остальные смотрели, как военные по- пластунски выползли во двор, где быстро вскочили на ноги и, петляя, бросились занимать позиции. Стоя у корыта-мойки, лейтенант стал стрелять по дому. Это был долгожданный сигнал: обезумевшие солдаты, возбужденные возможностью безграничного насилия, нажали на спусковые крючки. Через несколько секунд все вокруг наполнилось шумом, криками, плачем, лаем и кудахтаньем, а небо заволокло пороховым дымом. Все, кто был во дворе, бросились на землю, некоторые укрылись в акведуке и за деревьями. Евангелисты старались спасти музыкальные инструменты, а падре Сирило, сжимая в руках четки Святой Хемиты, залез под стол и там громким голосом взывал к Святому покровителю армии,[33] прося его о защите.

Заметив, что пули пролетают рядом с окном, а иные попадают в толстые стены из необожженного кирпича, сверкая, как зловещие молнии, Франсиско Леаль обхватил Ирэне за талию и прижал ее к полу, закрыв своим телом. Он чувствовал, что она дрожит, но не знал, то ли она задыхается, потому что ей нечем дышать, то ли ее трясет от страха Как только крики улеглись, а страх прошел, он вскочил на ноги и бросился к двери, ожидая увидеть дюжину убитых от пальбы, но на глаза попалась лишь распотрошенная пулями курица Обезумевшие от чувства власти над людьми, солдаты, по всей видимости, выдохлись. Соседи и любопытные лежали в пыли и грязи, дети захлебывались плачем, а собаки, натягивая привязь, заливались отчаянным лаем. Франсиско почувствовал, как рядом, словно метеор, промчалась Ирэне, и прежде, чем он смог ее остановить, она подбежала к лейтенанту и, подбоченясь, закричала на него срывающимся голосом:

— Дикари! Животные! У вас нет никакой совести! Могли ведь кого-нибудь убить!

Уверенный, что она сейчас получит пулю в лоб, Франсиско бросился к ней, но, удивленный, остановился, заметив, что офицер смеется.

— Успокойся, красотуля, — мы палили в воздух.