так вот. Сдается мне, Киттери достаточно далеко, чтоб не бояться.
Бен услышал собственный далекий голос:
— Дерьмо трусливое. Что, кишка тонка, придурок? Город еще жив, а ты смываешься?
— Хрен-то ваш город жив, — сказал Паркинс, прикуривая от спички. — Потому он и заявился сюда. Удел лет двадцать, а то и больше, такой же мертвый, как он сам. Вся страна катится туда же. Пару недель назад мы с Нолли были в Фолмуте — как раз перед тем, как киношку закрыли до следующего сезона. В первом ихнем вестерне я нагляделся на кровь да убийства больше, чем за оба года в Корее. А пацанва лопала кукурузу и орала «давай-давай!» — Он неопределенно махнул в сторону города, неестественно вызолоченного сломанными лучами клонящегося к закату солнца
— ни дать ни взять, поселок мечты. — Может, им быть вампирами по вкусу. А мне — нет. Нолли ночью приходил за мной. Я уезжаю.
Бен беспомощно смотрел на него.
— Давайте-ка вы, ребята, оба в машину и валите отсюда, — посоветовал Паркинс. — Этот город обойдется без нас… какое-то время. А потом будет все равно.
«Д а, — подумал Бен. — Почему мы не уезжаем?»
Причину за обоих высказал Марк.
— Потому, что он плохой, мистер. Взаправду плохой. Вот и все.
— Вон оно что? — протянул Паркинс. Он кивнул и пыхнул сигаретой. — Ну, ладно. — Он поглядел на Объединенную среднюю школу. — Офигенно мало нынче народу… во всяком случае, уделовских. Автобусы опаздывают, детишки не идут — приболели, канцелярия обзванивает дома и никто ей не отвечает. Ко мне тут забегал завуч, я его чуток успокоил. Занятный лысый типчик — думает, будто знает, чего делает. Да ладно, так ли, эдак ли, а учителя на месте. Живут-то в основном за городом. Вот смогут поучить друг дружку.
Думая про Мэтта, Бен сказал:
— Не все живут за городом.
— Один черт, — отозвался Паркинс. Ему на глаза попались колья за ремнем у Бена. — Собрались укокошить этого хмыря такой вот штукой?
— Да.
— Хотите, дак возьмите мою пушку. Нолли об ней мечтал. Да-а, любил Нолли ходить при оружии, только ему и понадеяться нельзя было, что кто-нибудь банк грабанет — банка-то в Уделе нету. Правда, вампир из Нолли выйдет хороший — коли парень вникнет в это дело.
Марк смотрел на Паркинса с нарастающим ужасом, и Бен понял, что мальчика надо увозить. Это было хуже всего.
— Пошли, — сказал он Марку. — Он конченый человек.
— Кажись, так оно и есть, — согласился Паркинс. Блеклые глаза, окруженные сеткой морщинок, осмотрели город. — Что тихо, то тихо. Я тут видел Мэйбл Уэртс с биноклем… а чего нынче высматривать? Вот ночью, похоже, будет, чего.
Бен с Марком вернулись к машине. Было почти 5:3О.
В без четверти шесть они подъехали к церкви Святого Андрея. Храм отбрасывал длинные тени, которые, словно пророчествуя, накрыли дом священника, стоявший на другой стороне улицы. Вытащив с заднего сиденья сумку Джимми, Бен вытряхнул ее содержимое. Там отыскалось несколько маленьких ампул. Бен выплеснул то, что в них было, за окошко, сохранив флакончики.
— Что вы делаете?
— Наберем туда святой воды, — объяснил Бен. — Идем.
Они прошли по тротуару к церкви и поднялись по ступеням. Собравшийся было открыть центральную дверь Марк вдруг остановился и ткнул пальцем:
— Смотрите.
Ручка почернела и слегка оплавилась, будто сквозь нее пропустили мощный электрический разряд.
— Тебе это о чем-нибудь говорит? — спросил Бен.
— Нет. Нет, но… — Марк тряхнул головой, прогоняя неоформившуюся мысль, открыл дверь, и они вошли. В церкви было серо, прохладно, ее заполняло то бесконечное беременное молчание, которое роднит все пустые алтари веры, и белой, и черной. По обе стороны от широкого прохода, разделяющего два ряда скамей, гипсовые ангелы удерживали чаши со святой водой, склонив спокойные, полные радостного понимания лица, словно им хотелось увидеть свое отражение в неподвижной воде.
Бен положил ампулы в карман и велел:
— Омой лицо и руки.
Марк встревоженно посмотрел на него.
— Это же свя… свято…
— Святотатство? На этот раз нет. Давай.
Они макнули в неподвижную воду руки, потом плеснули на лица — так только что проснувшийся человек плещет холодной водой в глаза, чтобы снова загнать в них окружающее. Достав из кармана первую ампулу, Бен стал заполнять ее, и тут пронзительный голос прокричал: «Эй, там! А ну! Что это вы делаете?»
Бен обернулся. Оказалось, что голос принадлежит Роде Корлесс, домоправительнице отца Каллахэна, которая сидела на первой скамье, беспомощно крутя в руках четки. Из-под подола черного платья торчала нижняя рубашка, волосы были в беспорядке — она причесывала их пальцами.
— Где святой отец? Что вы делаете? — голос был тонким, пронзительным, близким к истерике.
— Вы кто? — спросил Бен.
— Миссис Корлесс. Экономка отца Каллахэна. Где святой отец? Что вы делаете? — Женщина стиснула руки, ломая пальцы.
— Отец Каллахэн нас покинул, — сказал Бен как мог осторожно.
— О, — она прикрыла глаза. — Он выступил против той напасти, что поразила этот город?
— Да, — ответил Бен.
— Так я и знала, — сказала миссис Корлесс. — Можно было не спрашивать. Отец Каллахэн — хороший священник, твердый слуга Господа. Всегда находились такие, что говорили: ему-де никогда не обрести такой силы духа, чтобы занять место отца Бергерона… но он занял. Значит, вышло, что отец Каллахэн не то что хорош — слишком хорош для него. — Миссис Корлесс посмотрела на них широко раскрытыми глазами. Из левого выкатилась и сбежала по щеке слезинка. — Он ведь не вернется, правда?
— Не знаю, — сказал Бен.
— Болтали, дескать, святой отец пьет, — продолжала Рода Корлесс, словно не услышала. — А был хоть один священник-ирландец, который не зря ел свой хлеб да к бутылке не прикладывался? Это вам не белоручки-неженки, сосунки, церковные крысы! Куда им до него! — Ее голос поднялся к сводчатому потолку в хриплом, почти вызывающем крике. — Он священником был, а не каким-нибудь святошей-олдерменом!
Бен с Марком слушали молча, не удивляясь. День был пронизан нереальностью, и ничто уже не удивляло, даже сил на это не было. Бен с Марком перестали считать себя борцами, мстителями, избавителями — день вобрал их в себя, они беспомощно жили — и только.
— Когда вы видели его в последний раз, он не потерял твердости духа?
— потребовала ответа миссис Корлесс, пронзительно глядя на них. Слезы усиливали бескомпромиссность взгляда.
— Да, — сказал Марк, припомнив, как отец Каллахэн стоял у них в кухне с воздетым крестом.
— А теперь вы беретесь за его труд?
— Да, — снова сказал Марк.
— Ну, так собирайтесь, — фыркнула Рода, — чего вы ждете?
И пошла по проходу, оставив их одних — черное платье, одинокая плакальщица на похоронах, состоявшихся в другом месте.
Снова к Еве, в последний раз. Было десять минут седьмого. Солнце повисло над соснами на западе, проглядывая из разорванных облаков кровавым пятном. Бен зарулил на стоянку и с любопытством посмотрел на окна своей комнаты. Сквозь незадернутые занавески была видна пишущая машинка, стоявшая на страже у стопки рукописи, придавленной стеклянным шаром пресс-папье. Бен
