яркие тени. Он повернулся и побежал.
— Убейте его! — раздался мощный крик, и преследователи тоже перешли на бег.
Берт уходил от погони осмысленно. Здание муниципального центра он обогнул — там бы ему устроили мышеловку — и припустил по главной улице, которая через два квартала переходила в загородное шоссе. Послушай он Вики — ехали бы сейчас и горя не знали.
Подошвы спортивных тапочек звонко шлепали по тротуару. Впереди замаячили торговые вывески и среди них «Кафе-мороженое», а за ним... извольте убедиться: кинотеатрик «Рубин». Изрядно запылившийся анонс извещал зрителей: ОГРАНИЧЕННАЯ ПРОДАЖА БИЛЕТОВ НА ЭЛИЗАБЕТ ТЭЙЛОР В РОЛИ КЛЕОПАТРЫ. За следующим перекрестком виднелась бензоколонка, как бы обозначавшая границу городской застройки. За бензоколонкой начинались поля кукурузы, подступавшие к самой дороге. Зеленое море кукурузы.
Он бежал. Судорожно глотая воздух и превозмогая боль в плече. Оставляя на растрескавшемся тротуаре следы крови. Он выхватил на бегу носовой платок из заднего кармана брюк и заткнул им рану.
Он бежал. Дыхание становилось все более учащенным. Начала дергать рана. А внутренний голос с издевкой спрашивал, хватит ли у него пороху добежать до ближайшего городка.
Он бежал. Юные и быстроногие уверенно догоняли его. Он слышал их легкий бег. Слышал их крики и улюлюканье. «Они ловят кайф, — подумал Берт некстати. — Потом будут в красках рассказывать не один год.»
Он бежал.
Он промчался мимо бензоколонки, оставив позади городок. В груди хрипело и клокотало. Тротуар кончился. У него была только одна возможность, один шанс уйти от погони и остаться в живых. Впереди зеленые волны кукурузы с двух сторон подкатывали к узкой полоске дороги. Мирно шелестели длинные сочные листья. Там, в полумраке высокой, в человеческий рост, кукурузы, надежно и прохладно.
Он промчался мимо щита с надписью: ВЫ ПОКИДАЕТЕ ГАТЛИН, САМЫЙ СИМПАТИЧНЫЙ ГОРОДОК В НЕБРАСКЕ... И НЕ ТОЛЬКО В НЕБРАСКЕ. ПРИЕЗЖАЙТЕ К НАМ, НЕ ПОЖАЛЕЕТЕ!
Это уж точно, промелькнуло в затуманенном сознании Берта. Он помчался мимо щита, точно спринтер, набегающий на финишную ленточку, резко взял влево и нырнул в заросли, на ходу скидывая спортивные тапочки. Кукурузные ряды сомкнулись за ним, как морские волны. Они с готовностью приняли его, взяли под свою защиту. Он испытал внезапное, удивившее его самого облегчение — словно второе дыхание открылось. Иссушенные зноем легкие расширились, впуская свежий воздух.
Он бежал по междурядью, пригнувшись, задевая плечами листья, отчего они еще долго подрагивали. Пробежав около двадцати ярдов, он свернул вправо, параллельно дороге, и еще ниже пригнулся из опасения, что его темная голова может быть слишком заметной среди желтеющих кукурузных султанов. Он несколько раз менял направление, пока по-настоящему не углубился в заросли, а затем еще какое-то время продолжал бежать, неуклюже вскидывая ноги и беспорядочно перескакивая из ряда в ряд.
Наконец он рухнул и прижался лбом к земле. Он слышал лишь собственное спертое дыхание, в мозгу, как заезженная пластинка, крутилось: какое счастье, что я бросил курить, какое счастье... Тут в его сознание проникли голоса: его преследователи перекликались на расстоянии, иногда сталкиваясь нос к носу с криком: «Это мой ряд!» Берт немного успокоился: они приняли много левее да и искали слишком уж беспорядочно. Хотя он совсем выбился из сил, пришлось заняться раной. Кровотечение прекратилось. Он свернул платок в длину и снова наложил на рану.
Он полежал еще немного, и вдруг пришло ощущение, что ему хорошо (даже боль в плече была терпимой), может быть, впервые за долгое время. Он почувствовал себя физически крепким, способным развязать самые невероятные узлы его брака с Вики — всего два года, а из них как будто все соки высосали.
Он одернул себя за эти мысли. Его жизнь висела на волоске; о судьбе жены можно было догадываться. Возможно, ее уже нет в живых. Он попытался вызвать в памяти Викино лицо и таким образом рассеять ощущение эйфории, но ничего не получилось. Вместо этого перед глазами стоял рыжий детина с торчащим из горла ножом.
Стойкие ароматы приятно щекотали ноздри. Нашептывал ветер, рождая в душе покой. Что бы тут не творили именем кукурузы, сейчас она была его заступницей.
Вот только голоса приближались...
Он снова побежал, согнувшись в три погибели, — в одну сторону, в другую, пересек несколько рядов. Он двигался так, чтобы выкрики звучали слева, но очень скоро потерял ориентиры. Голоса слабели, все чаще шелест листьев заглушал их. Он останавливался, вслушивался, бежал дальше. Вовремя догадался скинуть тапочки — в носках он почти не оставлял следов на твердой почве.
Наконец перешел на шаг. Солнце успело сместиться вправо. Он взглянул на часы: четверть восьмого. Пылающий диск висел над полями, окрашивая макушки стеблей в алый цвет, но в самих зарослях царил полумрак. Он напряг слух. Ветер совсем стих, и над кукурузными шеренгами, которые стояли не шевельнувшись, висели ароматы невидимой бродящей в них жизни. Преследователи Берта, если они еще не оставили попыток найти его, или слишком удалились, или залегли и точно так же вслушивались. Он решил, что у подростков, даже таких фанатов, не хватило бы терпения так долго таиться. Скорее всего они поступили вполне по-детски, не думая о последствиях: плюнули на все и вернулись домой. Он зашагал вслед за уходящим солнцем, закрытым облаками. Если вот так идти, сквозь ряды, по солнцу, рано или поздно он выберется на шоссе №17.
Плечо тупо ныло, и в этой боли было даже что-то приятное. Вообще ощущение радости не покидало его. Пока я здесь, решил он, не буду терзаться по этому поводу угрызениями совести. Угрызения явятся потом, когда придется давать объяснения в связи со случившимся в Гатлине. Но это будет потом. Он продирался сквозь заросли и думало том, что еще никогда его чувства не были так обострены Между тем от солнца осталась небольшая горбушка. Он вдруг замер — его обостренные чувства уловили в окружающей реальности нечто такое, от чего ему сразу стало не по себе. Им овладело странное беспокойство.
Он прислушался. Шелест листьев.
Он слышал его и раньше, но только сейчас сопоставил с тем, что ветра-то не было. Что за чудеса?
Он начал встревоженно озираться, почти готовый увидеть вылезающих из зарослей подростков в черных пасторских костюмах, улыбающихся, поигрывающих ножами. Ничего подобного. Шелест, однако, был явственно различим. Откуда-то слева. Он двинулся в этом направлении. Уже не было необходимости продираться сквозь заросли, просека между рядами сама вела его куда надо. Вот и конец просеки. Впрочем, конец ли? Впереди показался просвет. Шелест доносился оттуда.
Он остановился, охваченный внезапным страхом. Запахи кукурузы были здесь на редкость сильными, почти одуряющими. Нагретые за день растения не отдавали тепло. Он впервые обнаружил, что взмок от пота и весь оброс стебельками и паутиной. Он бы не удивился, если бы по нему ползали разные насекомые, но никто не ползал, и это-то как раз было удивительно.
Он вглядывался в открывающийся впереди просвет — там ряды расступились, образуя большой круг голой, судя по всему, земли. Ни москитов, ни мух, ни чигтеров... с неожиданной грустью он вспомнил, что когда они с Вики женихались, у них для подобной нечисти была уничтожающая характеристика: «Во все дырки залезут». И ворон тоже не видно. Вот уж действительно странно: кукурузная плантация — и ни одной вороны.
Последние закатные лучи позволили ему разглядеть детальнее ближайшие посадки. Невероятно, но каждый стебель, каждый лист был безупречен. Ни одного пораженного болезнью участка, ни изъеденного листика, ни гусеничной кладки, ни...
Он не верил глазам своим.
Ну и ну здесь же и в помине нет сорняков!
Каждый стебель высотой в полметра рос в горделивом одиночестве. Ни разрыв-травы, ни дурмана, ни вьюнков, ни «ведьминых косм». Абсолютная стерильность.
Берт таращился в изумлении. Тем временем стадо облаков откочевало на новое место. Догорал закат, добавляя в разлитое на горизонте золото румян и охры. Быстро сгущались сумерки. Надо было сделать еще десяток шагов, отделявших его от загадочного островка посреди бескрайнего моря кукурузы. Не сюда ли тянуло его с самого начала? Думал, что движется к шоссе, а ноги несли в это странное место.
С замирающим сердцем дошел он до конца просеки и остановился. Было еще достаточно светло, чтобы разглядеть все в подробностях. Крик застрял у него в горле, и в легких не хватало воздуха его вытолкнуть.
