Его раздирали желания.

Ему хотелось остаться верным Юлии.

Ему хотелось постучаться к Марии Ивановне, якобы за газеткой с неразгаданным кроссвордом.

Ему, наконец, хотелось разобраться с этим таинственным Шурой.

Решив, что верен Юлии перманентно (хоть и с простительными душевными отступлениями) и что за газеткой можно зайти и после разборки (до двенадцати еще далеко), Смирнов уселся напротив гостя и уставился в него взглядом, требующим обстоятельного отчета.

– Ты что уставился? – опасливо спросил Шура.

– Получается, что Паша был не причем? Он не узнал твою светлость и, следовательно, в глаза не видел? И тогда получается, что мне и тебя надо было закапывать в яме у Пономарки?

– Почему и меня? А триста пятьдесят тысяч баксов? Если бы не я...

– Ты считаешь, что триста пятьдесят тысяч баксов – это красная цена за Юлию?

– Тебе решать... – пожал плечами Шурик. – По мне, она и...

– Слушай, мне надоело с тобой в светские игры играть, – перебил его Смирнов. Или ты мне все исчерпывающе рассказываешь, или я иду к Марье Ивановне за паяльником. Ты должен усечь, что вопрос с Юлией для меня принципиальный. Или я наказываю истинного виновника, или я есмь дерьмо на всю оставшуюся жизнь. Тебя я простил... нет, не то слово, тебя я оставил в живых из-за того, что поверил. Поверил, что заставили тебя сделать эту гадость. Мы, ителлигентишки, народ сентиментальный, понимаешь, мы все простить норовим...

– Знаешь, перед тем, как к делу перейти, я хочу сказать тебе в порядке благодарности за паяльник, что твоя Юлия тогда кончила, и кончила два раза... Как в песне поется: Put me up, put me dawn, make me happy.

– Врешь, сволочь! – выдавил Смирнов, багровея.

И решив, что в сложившейся ситуации уважающий себя человек должен выражать чувства и отношение не чем иным как незамедлительным рукоприкладством, бросился на Шуру.

Упал он на него невменяемым: Шура брызнул ему в лицо из газового баллончика.

Очнулся Смирнов в половине двенадцатого.

'До чего же нехорошо на душе...'

'Какого черта я на него бросился?'

'А... Из-за Юлии...'

'Врет, собака... Что два раза кончила'

'Сволочь'.

Собравшись с силами, Смирнов встал на ноги. Пошатался. Поискал пистолет. Не нашел. Вспомнил о кейсе с долларами. Пошел в прихожую. Открыл дверцу шкафа.

Чемоданчика не было.

Смирнов нервно захихикал.

Конечно, могло ли быть иначе? С ним? Вечным неудачником? И что теперь?

Долларов нет.

Любимую оговорили. Не отмоешь.

В холодильнике пусто.

Любовь Ивановна, наверное, уже спит.

Вот жизнь!

Звонок. Длинный, противный звонок телефона времен развитого социализма.

'Это – мать. Скажет какую-нибудь гадость.

Что нищий, что оброс, что нечего надеть.

Нет, без бутылки не обойтись'.

Звонил сын:

– Слушай, папуль, ты там кейс с баксами так бездарно спрятал. Это при твоем-то замке.

– Ну и что?

– Я его перепрятал.

'Вот паразит!'

– Где?

– Ха-ха! Поищи.

Кейс нашелся под ванной. Он был пуст.

Доллары были в морозильнике. За куриными окорочками по тридцать семь рублей за килограмм. 'Весь в