в табуне.

Хантер сжал ей голову руками. Пристально посмотрел в глаза. Там ничего, кроме гнева. Как горько! Проглотив комок в горле, он выдохнул:

— А как насчет моего ублюдка?

Дэвон побледнела. Она глядела на него, не в силах что-либо сказать.

Так, значит, все правда: у Дэвон будет ребенок от него, и она не хотела, чтобы он об этом знал. К счастью, он вовремя оказался здесь, пока она не убедила Мордекая помочь ей сбежать из Баркли-Гроув. Его раздражение росло с минуты на минуту.

— Можешь не отвечать. Я уже все знаю. Но это не будет ублюдок. Ребенок будет носить мое имя.

Увидев ошеломленное лицо Дэвон, он продолжал, не повышая голоса:

— Это тебя так удивляет, сладушка моя? Ведь ты наверняка на это не рассчитывала..

Дэвон резким рывком освободилась от рук Хантера, поморщившись от боли — несколько прядей ее блестящих волос остались закрученными вокруг его растопыренных пальцев.

— Ребенок, который во мне, — мой, и только мой, и я не собираюсь выходить за тебя замуж.

Выражение лица Хантера не смягчилось.

— А я вот как раз намерен на тебе жениться. Ну, правда, разве не ради этого ты сказала Элсбет о ребенке — чтобы я вспомнил о своих обязательствах?

— У тебя нет никаких обязательств в отношении меня, ты, ублюдок поганый! Я вовсе не хотела, чтобы ты узнал о моем ребенке. И уж тем более, не собираюсь за тебя замуж, — Дэвон даже сплюнула, не испытывая никаких угрызений совести за свою ложь. Ее девичьи грезы о любви и браке, которым она предавалась тогда, на «Джейде», — пусть это останется при ней, и только для нее. Тогда она еще не знала, что Хантер намеревался жениться на Элсбет Уитмэн.

— Ты что, думаешь, я в это поверю? — с сарказмом спросил Хантер.

— Да мне плевать, веришь ты или нет Отпусти меня отсюда, и ты никогда обо мне больше не услышишь.

В ответных словах Хантера было столько льда, что его хватило бы превратить тропическую ночь в арктическую.

— Ребенок принадлежит мне и черта с два я тебе позволю его забрать от меня. Уже поздно соблюсти все формальности — эти объявления о свадьбе и прочее — но готовьтесь: на будущей неделе — ваша свадьба.

Хантер отвернулся, но тихие слова Дэвон, тихие, но вызывающие, остановили его.

— Хантер, я не выйду за тебя замуж. Хантер глянул через плечо и доверительно улыбнулся ей.

— Выйдешь, куда денешься — иначе тобой займется наш добрый пастор. Он твердый сторонник идеи, что грех должен быть наказан. Он велит тебя раздеть догола и наказать плетьми — перед всеми прихожанами Брутонской церкви. А потом я скажу ему, что все равно женюсь на тебе — хотя уже все знают о твоем позоре, а он скажет — вот и прекрасно, ибо невинный ребенок не должен страдать.

Дэвон вспомнила, как за ней захлопнулись двери Ньюгейтской тюрьмы, и покачала головой:

— Ты этого не сделаешь.

— Хочешь испытать меня? Давай. Я пойду на все, чтобы добиться того, что ребенок будет носить имя, которое он заслуживает. Пусть его мать принародно выпорют, если это необходимо, чтобы привести ее в чувство. Ты хочешь так — твое дело. А теперь, мисс, — спокойной ночи!

Хантер твердыми шагами направился к воротам конюшни, оставив Дэвон одну.

Она смотрела в темноту; это был символ ее будущего. Если бы Хантер действительно хотел жениться на ней, она была бы самой счастливой женщиной на свете. Но такого счастья ей не суждено. Он не хочет ее. Он хочет ребенка.

Дэвон вздрогнула. История повторяется Никогда ее не хотели воспринимать такой, как она есть; всегда она была каким-то довеском, приложением или заменой кому-то.

Экипаж катился вниз по улице герцога Глочестерского; какой-то торжественный стук его колес, казалось, возвещал всему миру, куда он направляется, и зачем — в Брутонскую церковь, на обряд бракосочетания. Дэвон нервно разглядывала свои сложенные на коленях руки. Ее не радовала богатая ткань и красивый покрой свадебного платья, которое ей купил Хантер. А платье было действительно великолепное: снежно-белый атлас с вышивкой в виде цветов из шелка; кружева и гофре до самых пят; корсаж с низким вырезом, открывающим мягкие выпуклости ее бюста — но все это было как-то немило, не хотелось глядеть. Не хотелось глядеть и на мужчину, сидевшего рядом, и уж тем более — на девушку, которая пронизывала ее ненавидящим взором с сиденья напротив.

На следующий день после того памятного ночного разговора Хантер сообщил Сесилии о том, что он женится на Дэвон. Ее вопль, наверное, был слышен в Вильямсбурге. Как только она не обзывала будущую невестку каких только обидных слов для нее не напридумывала! Хантеру пришлось пригрозить ей поркой — только тогда она замолкла. Но отнюдь не успокоилась и не смирилась. Даже вызвала Элсбет, чтобы та образумила братца.

Дэвон болезненно поморщилась, вспомнив сцену, невольной свидетельницей которой она была. Хантер после того разговора поселил ее в своем доме, и она как раз выходила из своей комнаты, когда приехала Элсбет и Сесилия выбежала к ней навстречу. Она не хотела подслушивать, но ей было неудобно и обнаружить свое присутствие. Элсбет не сделала ей ничего плохого, напротив, разрушив ее будущее с Хантером, Дэвоп не ощущала себя победительницей. Ох, как это было противно: Сесилия, даже не позаботившись убедиться, что они с Элсбет одни, обрушила на гостью все свои эмоции, особенно не стесняясь в выражениях. Мол, братец совсем свихнулся, только Элсбет может привести его в чувство и воспрепятствовать этому жуткому браку. Сесилия только подтвердила страхи Дэвон, сказав Элсбет, что Хантер по-прежнему любит ее, и только она может убедить его в том, что он делает ужасную ошибку, связывая свою жизнь с рабыней, преступницей.

Дэвон не стало легче, когда Элсбет в ответ принялась убеждать Сесилию, что у ее брата просто нет иного выбора. Он должен, мол, думать о ребенке. Не подозревая о том, какой болью это отзовется в сердце Дэвон, она рассказала о своем разговоре с Хантером в тот день, когда она сообщила ему о беременности Дэвон. Элсбет утешала девушку, убеждая ее, что Сесилия не потеряет любви брата и дружбы Элсбет. Обняв ее, Элсбет уговаривала Сесилию не препятствовать браку брата — ради ребенка. После этого Сесилия стала держаться потише, но Дэвон понимала, что ее чувства к ней не изменились: сестра Хантера ее ненавидела.

Ну что ж, ничего не поделаешь… Она смирилась и с этой ненавистью, и с мыслью о предстоящей свадьбе. Она согласилась с тем, что Хантер принял правильное решение, хотя ни ей, ни ему это не принесет радости. Разумное решение. Поразмыслив, она поняла, что ее прежний замысел воспитывать ребенка без отца был продиктован чувством — чувством боли и отчаяния. Это было бы плохо для ребенка. Она бы обрекла его на ту же жизнь, которую пришлось прожить ей. Она лишила бы его того же самого, чего ее лишил ее отец — имени и семьи. Она не хотела, чтобы ее плоть и кровь испытала такую же боль.

Пусть лучше страдает она; со временем она, может быть, привыкнет…

Дэвон понимала, что ей будет нелегко жить с Хантером, зная, что он любит другую. Но другого и нельзя было ожидать. Он ничего ей не обещал, не клялся в любви. Между ними была страсть — воспоминания о ней все еще заставляют сильнее биться сердце — и последствия этой необузданной страсти теперь вынуждают их вступить в брак.

Да, жизнь никогда не была для Дэвон легкой. Но она выжила. Теперь перед ней самое трудное испытание: жить с Хантером и не быть любимой им. Как она себя помнила, ей всегда приходилось бороться за жизнь и, странным образом, в этом ничего не изменится и тогда, когда она станет женой Хантера. Она не будет больше голодать или ходить в лохмотьях, но она должна выжить как женщина, как существо чувствующее, эмоциональное. Единственное ее утешение — это будущий ребенок, единственное, что будет ее связывать с Хантером. В нем она найдет мир сама с собой; она даст их ребенку всю ту любовь, которой она сама была лишена.

Резкий толчок вывел Дэвон из мира ее мыслей — экипаж остановился перед воротами, ведущими во двор церкви. Кучер спрыгнул с козел и распахнул дверцу экипажа. Хантер вышел первым, помог выйти сперва Сесилии, затем — Дэвон. Он уже не отпускал ее руки. Она нерешительно остановилась перед