лишь вычислить некоторые частные случаи.

Но Василий Климентьевич считал, что найти общее решение можно, и трудился над этим с энтузиазмом Фарадея, настойчивостью Эдисона и виртуозностью Эйлера. Василий Климентьевич много сделал. Он нашел серию частных решений, открыл обобщающий математический метод, доказал попутно две новые теоремы, но полного решения задачи пока не нашел.

Василий Климентьевич не был профессиональным ученым, но науку он любил и, повседневно сталкиваясь с учеными, умел направлять их работу. В то же время он всерьез относился и к той небольшой научной работе, которую вел сам. Поэтому она ни в какой степени не напоминала любительскую и смело могла претендовать на значение диссертационной. Кстати, это была та затаенная честолюбивая мечта, в которой ни за что не сознался бы этот упрямый и решительный человек.

Василий Климентьевич просидел склонившись над столом, до без четверти шесть. В первый раз за много лет он не развернул своих рукописей, не взял в руки карандаша. Лоб его часто морщился. У губ ложились угрюмые складки. Мысль неуклонно возвращалась к одному и тому же, и страшные картины всплывали в его мозгу. И вот человек, которого считали железным, содрогнулся. Он подумал о детях. Слабости своей к детям он никогда не скрывал. Он любил после работы посидеть в саду у кремлевских стен, полюбоваться на резвящихся ребят и думать о чем-то своем, далеком, несбывшемся… О маленькой женщине в кожаной тужурке, которая могла бы принести ему обещанного сына и которую он послал в разведку… И он, былой комиссар, мог бы смотреть теперь на своих внучат. Все галдящие ребятишки, вся эта шумная и милая мелюзга казалась Василию Климентьевичу близкой, родной.

В этот грозный утренний час он думал о детях, мерно шагая тяжелой поступью по кабинету, прикидывая план возможной борьбы. Дети могут и должны стать взрослыми… И его долг, именно его долг, позаботиться о них!

Министр заметил, что телевизефон уже несколько секунд не переставая звонит. Василий Климентьевич удивился: всем было известно, что до шести часов утра его не беспокоят.

Что же это могло быть? Все необходимые распоряжения, связанные с чрезвычайным заданием, были отданы еще вчера вечером. Совещание ученых созывается на девять утра.

Василий Климентьевич протянул руку и нажал кнопку.

На экране появилась чья-то седая голова.

Странно! Кто бы это мог быть?

— Хэлло! Это товарищ министр? — послышался низкий гулкий голос. — Осмелюсь осведомиться, не разбудил ли я вас? М-да!.. Вы имеете все основания быть на меня за это в претензии.

— Да, — сказал министр и пододвинулся ближе к аппарату, чтобы его изображение было видно полностью, — это я, дорогой профессор. Вы не могли меня разбудить, ибо я уже давно поднялся. На вас я отнюдь не в претензии и рад вас выслушать.

— М-да!.. Ах, так? Премного благодарен. Я рассчитываю на вас, Василий Климентьевич. Я разочарован во многих представителях нашей власти. Я требую правосудия и возмездия! М-да!

Профессор говорил срывающимся голосом, внезапно останавливаясь или переходя с шепота на крик.

— К сожалению, профессор, я не уяснил себе, что взволновало вас. Это первое. Второе: может быть, вы найдете возможным приехать ко мне? Мы бы поговорили. И наконец, третье: получили ли вы сообщение о созываемом сегодня в девять часов утра совещании?

— М-да! Премного благодарен. Приеду, непременно приеду! Осмелюсь спросить: когда вам будет удобно? Извещение у меня какое-то есть, но я не читал. М-да! Право, не до того. А насчет взволнованности я буду иметь честь лично вам передать. Смею рассчитывать, что вы поймете меня.

— Нет, — сказал министр, — это не стоит благодарности. Если хотите, то приезжайте сейчас… Так извещение вы все-таки прочтите и на совещании будьте обязательно. А насчет того, чтобы понять, так я думаю, что два таких старика, как мы с вами, как-нибудь друг в друге разберутся. Приезжайте! Жду! Разрешите прислать за вами машину?

— Нет уж, увольте!.. Извините, я сам. М-да!..

— Ну, как хотите, Иван Алексеевич. Буду ждать.

Борода профессора, занимавшая весь экран, исчезла.

В кабинет негромко постучали. Нажатием кнопки министр, не сходи с места, открыл дверь. На пороге стоял секретарь.

Он, улыбаясь, подошел, обменялся рукопожатием с министром и развернул папку.

— Разрешите доложить?

Министр сел в кресло и сказал:

— Выкладывайте, Федор Степанович, слушаю вас.

— Обработка данных метеостанций мира показала, что в атмосфере появились пока слабые, но выраженные ветры, направленные к Тихому океану.

— Так.

— Исследование привезенного Матросовым порошка подтвердило, что это неизвестный до сих пор окисел азота. Путем нагревания до очень высокой температуры его удалось разложить на азот и кислород, но получить вновь этот окисел оказалось невозможным. Нет нужного катализатора.

— Так.

— Письмо низовым и районным партийным организациям о проведении разъяснительной кампании среди населения и необходимости возглавить настроение масс подготовлено.

— Так.

— За границей еще не осознано значение событий. Однако биржи реагируют первыми. В частности, тому способствуют грандиозные спекулятивные операции известного капиталиста Вельта. Очень поднялись акции метрополитенов и других подземных сооружений, скупаемые неизвестными лицами. Есть случаи паники.

— Так.

— Второе. Экстренное совещание ученых состоится в девять ноль-ноль утра. Все, товарищ уполномоченный правительства.

Василий Климентьевич задумался.

— Все это закономерно, даже консультация академиков. Итак, первое: доставьте мне звукозапись известного вам разговора. Сейчас ко мне приедет профессор Иван Алексеевич Кленов, которого, как я вам поручил, вы должны были пригласить ко мне в конце этой недели и, по-видимому, не успели. Позаботьтесь, чтобы нам не помешали. Для профессора закажите черный кофе, он любит его. Это второе. И третье. Возьмите вот этот листок. Здесь перечень мероприятий, проведение которых следует немедленно подготовить. Но спокойно, без спешки, без шумихи, не торопясь, по-боевому! Понятно?

— Понятно, товарищ уполномоченный правительства! Будет исполнено.

— Так. Хорошо, Федор Степанович. Кстати, недавнее постановление правительства не лишило меня имени и отчества.

Секретарь смутился:

— Простите, Василий Климентьевич.

— Ну хорошо. Так-то лучше.

Профессор Иван Алексеевич Кленов приехал к министру через двадцать минут. Василий Климентьевич встретил его в передней и был удивлен происшедшими с профессором переменами.

Кленов так согнулся, что совсем перестал чувствоваться его высокий рост. Приехал он с палочкой, на которую опирался неуклюже, неумело. Волосы его были спутаны, борода разделилась на две неравные части. Осунувшееся лицо было растерянно. Снимая с помощью Василия Климентьевича пальто, профессор тяжело дышал.

Кроме приветствия, Сергеев и Кленов не обменялись ни словом. Василий Климентьевич ввел Кленова в кабинет.

Это была большая светлая комната с портретами ученых и деятелей искусства. В нишах стояли вращающиеся книжные шкафы. Окна только наполовину были закрыты скатывающимся в валик гибким стеклом.

Увидев, что Кленов поежился от холода, министр незаметно нажал кнопку, и гибкое стекло бесшумно