вроде него. У него есть племянник или сын, подходящий парень… А для чего мне понадобится этот фиолетовый газ, вы, может быть, догадываетесь! Хе-хе-хе!
— Я радуюсь…
— Что «радуюсь»? Вы мало знаете! Наш старик со своим «идейным» Ирландцем могли бы завертеться в своих гробах, если бы лежали в них, а не рассеялись в воздухе по милости одного нашего общего друга. Хе-хе-хе!.. Кстати, Ганс, я никогда не прощу вам его бегства.
— Сэр…
— Молчать! Я не хочу возвращаться к этому свинству. Довольно мы имеем теперь хлопот. Ваш сын до сих пор не может разобраться.
— Сэр, мой сын прилагает все усилия, чтобы вновь решить задачу.
— Здесь мало усилий. Надо иметь талант. Довольно! Итак, из двух идей, достойных бога или дьявола, одна возвращена к жизни.
Ганс Шютте встал и прошелся по комнате. Половицы скрипели от каждого его движения. Он задумчиво посмотрел на аккуратные занавесочки, пощелкал пальцами перед канарейкой, потом, спохватившись, повернулся к своему патрону, неестественно прищурившему левый глаз.
— Смею заметить… идеи мертвых обгоняют идеи еще живых, — многозначительно сказал он.
— К черту живых! Я плюю на них! Пусть трясется над своей тайной, спасая человечество! Во всяком случае, я сохранил над ним власть. Мы займемся с вами, Ганс, вещами попрактичнее, как и подобает американцам. И у нас есть еще такие парни, как Тросс!
Босс стукнул своего слугу по спине, потом с гримасой отодвинул кружку:
— Возьмите пиво, оно горчит… Подробные инструкции получите на яхте. Заметьте, мы должны спешить. События нарастают. Я сам ускоряю их ход. Мой замок полон гостей… — Босс стукнул стеком по желтым гетрам и еще больше наморщил лоб. — Кстати, Ганс, катушка, кажется, опять фыркнула. Наверно, сегодня кто-то там умрет. Позаботьтесь, чтобы это не попало в газеты. В моем замке — мое государство!
— Будет исполнено.
— Ганс! Вам доверено большое дело. Скоро мы начинаем великую очистительную войну. По этому поводу сегодня в моем замке прием.
— Вы можете надеяться на своего старого Ганса. Он еще в состоянии перейти на любую скорость…
Великан, низко кланяясь, провожал своего властного и желчного гостя.
Из-за хорошеньких коттеджей поселка поднимались шпили Ютландского замка.
На дороге к замку близ вновь выросшей буковой рощи автомобиль Вельта остановился. В него сел ожидавший здесь Тросс.
Вельт нажатием кнопки поднял звуконепроницаемую стеклянную перегородку, отгородившись ею от шофера.
— Итак, — сказал он, — мы с вами приняли условие этого лохматого психопата. Пусть едет на Арениду. Разумеется, с вами. Я дам вам Ганса, пусть воображает себя начальником экспедиции, перевалите на него всю черную работу, а сами займитесь одним — обработкой Бернштейна.
— «Воздушная спичка», сэр?
— Вы догадливы, как всегда. Этот секрет мне нужен любой ценой. Понятно? Любой! Без него не возвращайтесь.
Автомобиль въехал во двор замка.
По галерейному тротуару, поднятому в этом узком переулке до уровня второго этажа, чтобы расширить проезжую часть, шел высокий, горбящийся старик с немного вьющейся седой бородой и расставленными локтями.
Он вошел в мезонин ветхого, словно оставленного здесь как памятник старины, дома прямо с тротуара и стал спускаться по довольно крутой лестнице, пока не остановился перед дверью со старомодной дощечкой:
Старик открыл дверь и вошел в темную переднюю. Раздеваясь, обнаружил, что был без шляпы.
— М-да… — отрывисто произнес он, покачав головой.
Профессор жил в комнате, где властвовали и враждовали, как два противоположных начала, книги и картины.
Книгам удалось захватить все пространство внутри комнаты. Гигантские шкафы высились по стенам, как книжные крепости. Втиснутый между стенами стол полонен был книгами. Книги захватили и кресла, и маленький шахматный столик. Они лежали всюду аккуратно связанными стопками. Книги владели и воздухом комнаты, наполняя его особым запахом бумаги в старинных переплетах; книги насыщали воздух, делали его пыльным и душным.
Картины хотели раздвинуть комнату и растворяли стену, на которой висели, в тихих, печально- спокойных пейзажах. Они наполняли пространство свежим воздухом березовых рощ и мягким, просеянным сквозь облачную дымку солнечным светом. И если в комнату не проникали шорохи листьев и трав, то лишь потому, что на всех картинах царила тишина. Только ее да мечтательную задумчивость природы изображал на своих полотнах художник.
Поглядев на часы и обнаружив, что уже час ночи, профессор стал укладываться спать. Через четверть часа он уснул. Но, как и обычно, очень скоро проснулся с чувством, как будто бы совсем и не спал. Полежав немного с открытыми глазами, профессор встал и, не зажигая электричества, подошел к письменному столу.
С улицы проникал свет фонарей, и комната казалась наполненной рыхлым серым веществом. В том месте, где стояли кровать или книжный шкаф, вещество сгущалось до совершенно черного тона.
Иногда начинало казаться, что оно сгущается там, где заведомо было пусто. Тогда профессор принимался умножать в уме друг на друга шестизначные числа. Это было трудно и никому не нужно, но это убивало мучительно долгое время привычной бессонницы. Просидев так, может быть, час, ни о чем не думая или предаваясь бесполезному занятию, профессор встал и зажег свет. Он подошел к картинам. Это были картины Левитана. Профессор методично рассматривал каждую, задерживаясь подолгу около тех, где качались верхушки деревьев или в синем небе плыли прозрачные облака.
Осмотрев все тридцать девять картин, профессор начал одеваться. При этом обнаружил, что одна пуговица оторвалась. Он достал из ящика шахматного столика иголку и нитку, надел очки и принялся вдевать нитку методично, долго и упрямо. Вдалеке кто-то не спеша поднимался по лестнице и кашлял. Затем наступила тишина. Вероятно, поздний посетитель звонил. Наконец хлопнула дверь.
— М-да!.. — сказал профессор, вздыхая.
Долгая жизнь в одиночестве приучила его разговаривать с самим собой. Днем он этого себе не разрешал, но ночью допускал скидку на бессонницу.
— Я позволю себе справедливо заметить, что этот способ вдевания нитки совершенно нерационален. Чтобы так поступать, надо «нот ту ноу э би фром э балс фут», как говорят американцы, — не знать ни аза в глаза. Необходимо завтра же приобрести двадцать… нет, пятьдесят иголок и заготовить столько же ниток разной длины. М-да… Затем обратиться к кому-нибудь, обладающему хорошим зрением, с покорнейшей просьбой вдеть пятьдесят ниток в пятьдесят иголок. М-да!.. Хранить их в определенном месте. Вот, скажем… ну, хотя бы здесь.
Раздался звонок. Профессор удивился и вместе с тем обрадовался. Все-таки какое-то происшествие в его однообразной бессонной ночи. Спешно натянув на себя брюки и накинув на плечи одеяло, он зашаркал в переднюю. Звонили уже второй раз.
— Кто бы это мог быть?
Профессор пошел было к двери, но вернулся и почему-то предусмотрительно потушил свет. И только потом снова направился к двери. Оказалось — телеграмма. Профессор поглядел на почтальона поверх
