халат, поднялся на третий этаж.
Кока увидел Боркова лежащим в коридоре. Рядом на табуретке сидела Римма. Она тихо говорила что-то. Кока отвернулся, прошел мимо и, воспользовавшись вторым ходом, покинул хирургическое отделение больницы. Он не хотел попадаться на глаза Римме. Свидание с Борковым не состоялось. О разговоре в таких условиях не могло быть и речи. Но Кока был рад: сомнения исчезли, и Борков теперь не внушал ему подозрений. Скорее наоборот. Этот случай говорил в его пользу.
…В первый же вечер по выходе Боркова из больницы Кока позвонил ему на квартиру, попросил встречи. Борков после некоторого раздумья согласился. Встретились они на площади Маяковского у памятника. Борков похудел, был вял, бледен. Кока предложил зайти в ресторан «София». Борков не возражал, ему было все равно. В ресторане, выбрав столик в углу, подальше от людей, они сели. Сделали заказ. Борков от водки отказался. Кока не настаивал, он понимал, что пить ему сейчас нельзя.
— Меня просили передать искреннее соболезнование по поводу случившегося, и вот это вам для восстановления здоровья. — Кока положил перед Борковым конверт, в котором лежало пятьсот рублей.
Борков и глазом не повел. Он был совершенно безучастен к тому, что здесь происходило.
— Нельзя так опускать руки. Нужно встряхнуться, все не так уж плохо, — сказал Кока.
Борков продолжал смотреть в одну точку. Затем поднял глаза на Коку, коротко произнес:
— Боюсь…
Кока оживился.
— Ну разве можно так! Даже при переходе улицы риск бывает велик — можно попасть под машину и расстаться с жизнью. А у нас с вами пока все шло хорошо, так и пойдет. Надо только соблюдать меры предосторожности. А барбамил что ж? Он всегда под рукой… Ну, ваше здоровье. — Кока чокнулся с пустой рюмкой Боркова. — Перед вами могут открыться блестящие перспективы. — Кока кивнул куда-то вбок. — Пью за это.
— На что намекаете? — спросил Борков.
— Советский Союз составляет ведь только одну шестую часть суши, не правда ли?
— Обождите, — сказал Борков. — Я, пожалуй, тоже выпью.
Он быстро налил в рюмку водки, чокнулся с Кокой и опрокинул ее в рот.
Кока улыбался ободряюще. Нечто вроде улыбки промелькнуло и на лице у Боркова, но она была иного рода…
…Через месяц Владимир Борков получил от Антиквара задание составить письменный обзор работы периферийных объектов института. Основными пунктами обзора должно быть: а) расположение и наиболее характерные ориентиры на местности; б) фамилии начальников и ведущих конструкторов; в) характеристика выпускаемой продукции.
Боркову были даны средства тайнописи — блокнот карманного формата и карандаш. Когда обзор будет готов, Борков должен поступить следующим образом. Купить чемодан и наполнить его вещами — неважно какими, лишь бы они были тоже купленными, новыми. В числе вещей обязательно должно быть несколько предметов из магазина канцелярских товаров — блокнот, тетрадка, перья и тому подобное. Дело в том, что блокнот, врученный Боркову, по виду был в точности такой, какие выпускаются одной из московских фабрик с наклеенным на корочке настоящим фабричным ярлычком. Если чемодан попадет не по назначению, блокнот с тайнописью вряд ли обратит на себя внимание среди других письменных принадлежностей.
…К середине апреля обзор был готов. В воскресенье, девятнадцатого, Борков отправился в ГУМ, купил чемодан умопомрачительной расцветки, затем прошелся вдоль прилавков на втором этаже, и к концу похода чемодан заполнился разнообразными швейными изделиями и канцелярскими принадлежностями.
Выйдя из магазина, Владимир направился к площади Дзержинского. По пути была аптека, и он зашел в нее, чтобы купить зубную пасту — у него дома паста кончилась. В отделе штучных товаров он несколько минут постоял над застекленной витриной, рассматривая лекарства, а потом подошел к кассе, выбил чек и получил у продавца пасту, а также — странное дело — два флакончика валерьянки. Пасту сунул в карман плаща, а валерьянку спрятал в чемодан. Тут же он переложил из пиджака в чемодан и блокнот с тайнописью.
Затем он действовал точно по полученным от Антиквара инструкциям. Путь его лежал на Комсомольскую площадь.
Из метро он отправился прямо к автоматическим багажным камерам Казанского вокзала.
Отыскав свободную ячейку, Борков поставил в нее чемодан, набрал на диске четырехзначный номер — шифрованный ключ к ячейке, опустил в щелку пятнадцатикопеечную монету и закрыл дверцу. Как делают все пассажиры, пользующиеся камерами-автоматами, Борков записал номер ячейки и набранное число. Для этого он отошел в сторону, чтобы кто-нибудь не увидел, заглянув ему через плечо, цифры шифра. После этого спустился в метро и по телефону-автомату позвонил Коке. Не называя себя, он четко, с расстановкой продиктовал подряд семь цифр — номер ячейки и шифр и еще добавил двойку.
Условленный способ кодирования был простейшим, но сложнее тут и не требовалось. Борков смотрел в бумажку с многозначным числом, но, перечисляя записанные цифры, он каждую из них увеличивал на единицу: тройку называл четверкой, ноль — единицей и так далее. В конце была двойка.
По инструкции он должен был оставить чемодан на одном их трех вокзалов Комсомольской площади. Единица обозначала Ленинградский, двойка — Казанский, тройка — Ярославский.
…Через неделю пришла радиограмма на имя Надежды. Она была краткой:
«К ВАМ ОБРАТИТСЯ С ПРОСЬБОЙ НАШЕ ДОВЕРЕННОЕ ЛИЦО.
ОКАЖИТЕ ВСЮ ПОСИЛЬНУЮ ПОМОЩЬ».
Далее сообщался пароль и ответ.
Михаил Тульев и Павел выехали в город К. Они вновь поселились в том домике, куда Тульев-Надежда перевез свои вещи, но где ему так и не удалось пожить, потому что как раз в день переезда он был арестован.
Без малого год минул с той поры. А что такое год? Долгий это срок или короткий? Месяц, день, час, минута — они одинаковы для всех людей только как условная мера времени. Но для жизни у каждого человека своя особая мера. И каждый когда-нибудь неизбежно открывает для себя давно открытую истину, что год может пролететь быстро, как один день, а иной день тянется долго, как целый год.
Чем измерить время, проведенное Михаилом Тульевым под арестом? Какой календарь годится человеку, который тысячу раз прогнал себя по ступенькам своего прошлого — вниз-вверх, вниз-вверх — в поисках своей потерянной души?
Внешне он мало изменился, только смуглое лицо его побледнело без солнца да плечи стали немного сутулиться, когда он задумывался. Но Павел видел большую перемену. Надежда-Тульев прежде был нервен и норовист без нужды, как пассажир на узловой пересадочной станции, ожидающий поезда и боящийся его прозевать. И вместе с тем в облике его было нечто хищное, ястребиное. Теперь от него веяло спокойной сосредоточенностью, а черты лица сгладились и подобрели.
Павел спал крепко, но обладал способностью мгновенно просыпаться от тихого шума в комнате. И часто по ночам он просыпался от того, что Тульев чиркал спичкой, закуривая.
Павел не испытывал к нему недоверия и не боялся с его стороны какой-нибудь неразумной выходки, хотя, ставя порой себя на его место, думал, что сам он, пожалуй, в подобной ситуации не растерялся бы и попробовал дать тягу. Однако тут же возражал самому себе: да, но для этого нужно, чтобы человек крепко верил в свое дело. Михаил же Тульев поставил жирный крест на всем, что когда-то считал своим делом, вдребезги разбил идолов, которым прежде поклонялся. Однажды ощутив себя человеком без будущего, он страстно желал теперь лишь одного: утвердиться в жизни, почувствовать свою необходимость на
