должен быть нетерпеливым и немного взбалмошным.

Павел спустился вниз и постучал к Кларе. Она смотрела телепередачу из Мюнхена. Павел попросил извинения за беспокойство, Клара выключила телевизор и предложила сесть. Она не задала ему ни одного вопроса. Павел сам рассказал ей все о скитаниях Бекаса, о причудливых событиях последнего месяца, о сомнениях и необъяснимой тревоге, охватившей его в этот теплый душный вечер. Она слушала, улыбаясь в тех местах его рассказа, где он, говоря о себе в третьем лице, ругал Бекаса за легкомыслие и непреодолимую тягу к бродяжничеству. Павел просидел до половины двенадцатого. Он встал лишь тогда, когда заметил, что Клара подавила зевок.

Поднимаясь к себе на второй этаж, Павел подумал, что этот разговор сослужит ему службу. Ведь Клара доложит все кому следует. Но, рассуждая так, он, в сущности, старался оправдать свою нетерпеливость. И понимал это. И давал себе слово больше никогда не упреждать действий своих хозяев.

И вот настал день, которого он так ждал. Черноволосый плотный человек, встречавший их в бухте — Леонид звал его Себастьяном, — приехал утром после завтрака, поговорил с Кругом, а потом сходил к машине, принес желтый кожаный портфель, достал из него пачку бумаги и авторучку и подозвал к себе Павла.

— Пишите автобиографию, — сказал он, протягивая бумагу и ручку. — Мать. Отец. Своя жизнь. Детально. Не торопиться.

Себастьян ушел, а Павел сел к столу у окна. Леонид, запрокинув голову на подушке, поглядел на него и сказал дружески:

— Пиши как есть, не скрывай ничего. Потом легче будет. Это в первый, но не в последний раз.

— Ладно.

Павел подробно написал биографию Бекаса. Почерк у него был довольно разгонистый, и получилось десять страничек. Он умышленно сделал несколько грамматических ошибок, запомнив их как следует. Прием не очень остроумный, но верный.

Себастьян забрал написанные листки и авторучку и уехал.

Через три дня за Павлом прислали машину. Рядом с шофером сидел незнакомый молодой человек.

Ехали сначала лесом, потом минут сорок мчались по широкой, но не очень оживленной автостраде, а потом опять свернули в лес и остановились возле двухэтажной виллы. Молодой человек проводил Павла в большой пустой кабинет на первом этаже и ушел, прикрыв за собою дверь.

Минут через пять явился полный, добродушного вида дядя, в очках, с небрежно повязанным галстуком. Он поздоровался, пригласил к столу, положил перед Павлом стопу бумаги и ручку и предложил написать подробную автобиографию. Павел сделал удивленное лицо.

— Я уже писал.

Толстяк ласково улыбнулся, развел руками.

— Не знаю, не знаю, молодой человек. Для меня вы ничего пока не писали. Прошу вас. Я не буду мешать. — И он быстренько выкатился из кабинета.

Павел почти слово в слово изложил то, что уже писал для Себастьяна. И аккуратно вставил те же ошибки. Толстяк вернулся, взял листки, поблагодарил Павла и проводил к машине. Через час Павел был на даче и рассказывал Кругу о поездке.

Еще через два дня за ним снова прислали машину с тем же шофером и сопровождающим. И привезли его на ту же виллу, ввели в тот же кабинет, где на этот раз он увидел вместе Себастьяна и добрягу толстяка. Первый располагался на кожаном диване, перед которым стоял низкий овальный столик с огромной круглой пепельницей, куда Себастьян стряхивал пепел, — курил он непрерывно, Павел еще ни разу не видел его без дымящейся сигареты. Толстяк сидел на широком подоконнике, беспечно болтая ногами чисто по-школьному. Они не изменили поз при появлении Павла. Только прекратили разговор.

— Ну-с, молодой человек, — приветливо начал толстяк, — садитесь к столу, и будем беседовать. Мы хотим, если вы не против, познакомиться с вами поближе.

Павел опустился на стул за большим круглым столом посреди кабинета. Когда он вошел, под взглядами этих двоих ему казалось, что лицо его утеряло выражение бесхитростного любопытства и беспечности, которое он как бы надевал каждый день в момент пробуждения и не снимал до поздней ночи. Он чувствовал все мышцы своего лица, они словно бы одеревенели. Сейчас, после слов толстяка, Павел улыбнулся, стараясь снять скованность.

— Вы русский, да? — спросил Павел.

— Конечно, русский. — И толстяк сочно расхохотался.

— А как вас зовут?

— Александр.

Себастьян не разделял их приподнятого настроения. Откинувшись на спинку дивана, он смотрел сбоку на Павла как бы в задумчивости. Павел видел его лишь краем глаза, но все равно чувствовал неприязнь и враждебность, которыми был заряжен этот подтянутый, сдержанный и красивый человек.

Себастьян вмешался в разговор словно бы нехотя.

Спросил негромко:

— Где вы познакомились с Михаилом Зароковым?

Павел недоуменно повернулся в его сторону, будто не понимая, к кому обращен вопрос.

— Вы меня спрашиваете?

— Вас, вас…

— Зароков? Не знаю. Вообще фамилии такой никогда не слыхал. — Павел улыбнулся, посмотрел на толстяка, ища сочувствия.

Тот грузно спрыгнул с подоконника, подошел к тумбе в углу, на которой стоял большой, в металлическом корпусе радиоприемник, нажал на нем одну из белых, похожих на рояльные клавиши. Но звук не включился. Вероятно, это был не приемник, а магнитофон. Вернувшись к окну, толстяк задал вопрос:

— Итак, молодой человек, вы родились… в каком году?

— Тридцатом.

Дальше пошли вопросы по биографии — в хронологическом порядке. Они задавались так благодушно, словно это был не допрос, а заполнение анкеты для поступления на курсы кройки и шитья.

Монотонность этого диалога нарушил Себастьян:

— Где вы познакомились с Леонидом Кругом?

— В доме отдыха «Сосновый воздух».

Еще серия вопросов и ответов, касающихся жития Павла Матвеева — он же Корнеев, он же Бекас, — и снова реплика Себастьяна:

— Когда Круг сказал вам о переправе?

— Двадцать седьмого днем.

Себастьян, как говорится, стрелял вразброс, но в этом была своя система. Если потом очистить допрос от мякины их доброй беседы с толстяком, получится довольно подробная картина переправы и обстоятельств, ей предшествовавших.

Павел отвечал одинаково охотно и любезно и толстяку и Себастьяну, так что по тону вряд ли можно было уловить, как колеблется напряжение, испытываемое всем его существом.

— Прошу рассказать детально про переправу.

Павел изложил события ночи с 27 на 28 июня.

— Нарисуйте бухту, — приказал Себастьян. — Наш корабль. Пограничный корабль. Как стояли. И вашу лодку. В момент встречи.

Павел подумал и набросал схему бухты, расположение катеров и лодки. Пока Себастьян рассматривал чертеж, Павел попробовал отвлечь толстяка, чтобы самому отвлечься и отдохнуть.

— А у нас не так допрашивают, — сказал он тихо, чтобы не мешать сосредоточенному Себастьяну. — У нас следователь все записывает, чин чинарем. И потом расписаться дает.

Толстяк расхохотался. Ему было весело наблюдать наивную физиономию Павла.

— Во-первых, это можно не считать допросом, — объяснил он. — А во-вторых, он все записывает. — И показал на магнитофон.